Datasets:

coenleferink12
/

grafbarkula01

instruction stringlengths 440 498	output stringlengths 277 499
Оды* Победоносной героине пизде I О! общая людей отрада, Пизда, веселостей всех мать, Начало жизни и прохлада, Тебя хочу я прославлять. Тебе воздвигну храмы многи И позлащенные чертоги Созижду в честь твоих доброт, Усыплю путь везде цветами, Твою пещеру с волосами Почту богиней всех красот. II Парнасски Музы с Аполлоном, Подайте мыслям столько сил, Каким, скажите, петь мне тоном Прекрасно место женских тел? Уже мой дух в восторг приходит, Дела ея на мысль приводит	С приятностью и красотой. – Скажи, – вещает в изумленьи, – В каком она была почтеньи, Когда еще тек век златой? III Ея пещера хоть вмещает Одну зардевшу тела часть, Но всех сердцами обладает И всех умы берет во власть. Куда лишь взор ни обратится, Треглавный Цербер усмирится, Оставит храбрость Ахиллес, Плутон во аде с бородою, Нептун в пучине с острогою Не учинят таких чудес. IV Юпитер громы оставляет, Снисходит с неба для нея, Величество пренебрегает Приемлет нискость на себя;
Натуры чин преобращает, В одну две ночи он вмещает, В Алкменину влюбившись щель. Из бога став Амфитрионом, Пред ней приходит в виде новом, Попасть желая в нижну цель. V Плутон, плененный Прозерпиной, Идет из ада для нея, Жестокость, лютость со всей силой Побеждены пиздой ея. Пленивши Дафна Аполлона, Низводит вдруг с блестяща трона, Сверкнув дырой один лишь раз. Вся сила тут не помогает, В врачестве пользы уж не знает, Возводит к ней плачевный глас. VI Представь героев прежних веков,	От коих мир весь трепетал, Представь тех сильных человеков, Для коих свет обширный мал, – Одной ей были все подвластны, Щастливы ею и бесчастны, Все властию ея одной На верьх Олимпа подымались И в преисподню низвергались Ея всесильною рукой. VII Где храбрость, силу и геройство Девал пресильный Геркулес, Где то осталось благородство, Которым он достиг небес? Пока он не видал Амфалы, Страны от взору трепетали, Увидя, Тартар весь стенал. Пизда ея его смутила, Она оковы наложила,
Невольником Амфалы стал. VIII Представь на мысль плачевну Трою, Красу пергамския страны, Что опровержена войною Для Менелаевой жены. Когда бы не было Елены, Стояли бы троянски стены Чрез многи тысячи веков, Пизда ея одна прельстила, Всю Грецию на брань взмутила Против дарданских берегов. IX Престань, мой дух, прошедше время На мысль смущенну приводить. Представь, как земнородных племя Приятностьми пизда сладит. Она печали все прогонит, Всю скорбь в забвение приводит,	Одно веселье наших дней! Когда б ее мы не имели, В несносной скуке бы сидели, Сей свет постыл бы был без ней. X О, сладость, мыслям непонятна, Хвалы достойная пизда, Приятность чувствам необъятна, Пребудь со мною навсегда! Тебя одну я чтити буду! И прославлять хвалами всюду, Пока мой хуй пребудет бодр, Всю жизнь мою тебе вручаю, Пока дыханье не скончаю, Пока не сниду в смертный одр. Пизде I Тряхни мудами, Аполлон, Ударь елдою громко в лиру, Подай торжественный мне тон
В восторге возгласити миру. Ко дверям славы восхожду, Тебя как будто на хуй жду. Приди и сильною рукою Вели всех муз мне перееть, Чтоб в них усердье разогреть Плениться так, как я пиздою. II Вздрочу престрашный мой елдак, Чтоб всю теперь явил он силу, Совсем уже готов кутак, Впущу епическую жилу. Всарначу я и взговорю, Ебливым жаром я горю, Бодрюсь, уёбши Парнасиду, Иду за Пиндаром вследы, Взношусь от Музиной пизды Туда, где смертного нет виду. III На поясе небесном став,	Согласной лирой в небе звукну, И в обе руки шмат мой взяв, Зевеса по лбу плешью стукну, Чтоб он сокрыл свой грубый зрак И не дрочил теперь елдак, Не метил плешью в щели многи, Не портил бы земных красот, Не драл елдою пиздий рот, Не гнул богиням круто ноги. IV Нептун и адский бог Плутон, Смягчите ярость вы без шуму, Страшася шанкера бабон, Оставьте вы высоку думу. На вас не буду я смотреть, Велю обеих перееть. Ты, море, не плещи волнами, Под секель ветры заключи, А ты престрого закричи,
Чтоб в аде не трясли мудами. V Чтоб тем приятный звук и глас Такие вздоры не глушили, Скачи и веселись, Парнас, Мы все в природе утишили. Сойди, о Муза, сверху в дол И на пуп залупи подол, Я ныне до пизды касаюсь, Воспеть теперь ея хочу И для того елдак дрочу, Что я пиздою восхищаюсь. VI Со утренних спокойных вод Заря на алой колеснице Являет Фебов нам восход, Держа муде его в деснице, И тянет за хуй Феба в понт, Чтоб он светил наш горизонт, Мы блеску все его радеем.	А ты, восточная звезда, И краше всех планет пизда, Тобой мы день и свет имеем. VII Скончав теченье, Аполлон С ефира вниз себя покотит, К Фетиде в лоно съедет он, Пизда лучи его проглотит, И блеск его тогда минет, Когда богиня подъебнет, К мудам свою пизду отклячит, Сокроется от нас день прочь, Ебливая наступит ночь, Коль Феб в богиню запендрячит. VIII Дрочи, о Муза, добрый хуй, Садись ко мне ты на плешь смело, Чтоб слабже он полез, поплюй, Раздайся секель твой и тело.
Я всю вселенную узрел, Когда тебя я на плешь вздел, Кастильской омочен росою, Отверзлись хуя очеса, Открылись света чудеса, Творимые везде пиздою. IX Юпитер в смертных бросить гром С великим сердцем замахнулся, Погиб бы сей хуев Содом И в лютой смерти окунулся, Но в самый оный страшный час Пизда взвела на небо глас, Умильно секелем кивнула, Зевес, схвативши в руки плешь, Бежит с небес на землю пеш, Громовый огнь пизда задула. X Перун повержен там лежит, Пропал великий страх народа,	Юпитер над пиздой дрожит, Забыта им уже природа. Пускай злодействуют везде, А он купается в пизде. Алкмену ныне сарафанит, Ебёт и прёт, пендрючит, ржот, Храпит, сапит, разинув рот, И гром уже его не грянет. XI Ударил плешью по водам Нептун, властитель над морями, Велел подняться он мудам, Чтоб дули ветры под волнами. Велел все море возмутить, Неоптолема потопить. Но с вострым секелем Фетида, Подъехав, села на муде. Нептун, поковыряв в пизде, Лишился тотчас грозна вида. XII
Плутон во аде с елдаком Совсем было утратил мысли, Елда его покрылась льдом, А с муд уже сосули висли. Но вскоре въехала туда О ты, прелестная пизда, Богиня ада Прозерпина, Ощерила мохнату щель, Плутон, храпя, наметил в цель, В тебе согрелася елдина. XIII Твоя, о мать хуев, пизда, Никак неизъясненна сила, С волшебной сферы ты звезда, О страх, ты солнце ослепила, Когда из волосистых туч Блеснул на Феба пиздий луч, То он сияние оставил, Забыл по должности езду И сунулся тотчас в пизду,	Чем славы он твоей прибавил. XIV Гремит Амфалия пиздой, Прельстив усами Геркулеса, Который страшною елдой Нередко пехивал Зевеса, Творил велики чудеса, Держал на плечах небеса, Подперши плешью твердь ужасну, Атланта бодро облехчил, За то в него и хуй всучил, Однак шентю узрел он власну. XV Ахилл под Троей хуй вздрочил, Хотел пробить елдою стену, Но как он бодро в град вскочил, Чтоб выеть тамо Поликсену, Парис его ударил в лоб Тем дротиком, которым ёб, То небо стало быть с овчинку
В ахилловых тогда глазах, Смяхчил его шматину страх, Пизда сжевала в час детинку. XVI Герой в войне не человек, Намазав ворванью елдину, Забыв толь надобной нам век, Разит людей так, как скотину. С пиздой он больше не буян, И Бахус без нее не пьян. Пизда природу умножает, Родит, лелеит, кормит нас, Ее продолговатый глаз Сурову нашу плешь смягчает. XVII О мать веселья и доброт, Пизда, шентя, фарья, махоня, Я тысячу хуев дам в рот – Глотай, им ныне есть разгоня, Насыться от моих похвал,	Я прямо в цель твою попал, Воздвигну я тебе божницу, Внутри очищу пиздорык, И взявши в руки я голик, Сгоню нечистую плотицу. XVIII В ефире светлая звезда Или блестящая планета Не так прелестна, как пизда, Она творительница света. Из сих торжественных ворот Выходит всякий смертный рот И прежде всех ее целует, Как только секелем кивнет, Двуножну тварь на свет пихнет И нам ее она дарует. Похвальные стансы сочинителю сей оды I Тебя ебливая натура На то произвела на свет,
Приятного чтоб Епикура Увидеть точный нам портрет; Умом таким же одарила И чувствы те ж в тебя вселила. Ты так же любишь смертных всех, Натуры все уставы знаешь, В пизде блаженство почитаешь, Во зле не знаешь ты утех. II О, коль приятными стезями Тогда ты на Парнас всходил, Когда огромными стихами Пизде песнь хвальну вострубил. Читая ту, я восхищаюсь, Слатчайшим чувством наполняюсь, Вся в жилах кровь моя кипит, Вся мысль пиздою возмутится, Душа моя к мудам стремится,	А хуй прервать штаны грозит. III Блаженство, славу, пышность, чести Я презираю так, как ты, Не стоят те пиздиной шерсти, Без ебли все суть суеты. Вселенну всю я забываю, В пизду как ярый хуй вбиваю, Щасливей папы и царей, Когда красотка обнимает, Цалует, жмет и подъебает – Тут все блаженство жизни сей! Приапу («Приап, правитель пизд, хуев…») I Приап, правитель пизд, хуев, Владетель сильный над мудами, Всегда ты всех ети готов, Обнявшись ты лежишь с пиздами. Твой хуй есть рог единорога,
Стоит бесславно день и ночь, Не может пизд отбить он прочь, Столь ревность их к нему есть многа. II Меж белых зыблющихся гор, В лощине меж кустов прелестных Имеешь ты свой храм и двор, В пределах ты живешь претесных, Куда толпы хуев идут, Венчавши каждый плешь цветами, Плескают вместо рук мудами, На жертву целок, пизд ведут. III Твой храм взнесен не на столбах, Покрыт не камнем, не досками, Стоит воздвигнут на хуях, И верх укладен весь пиздами. Ты тут на троне, на суде	Сидишь, внимаешь пизд просящих, Где вместо завесов висящих Вкруг храма всё висят муде. IV Но что за визг пронзает слух, И что за токи крови льются, Что весел так Приапов дух? Все целки перед ним ебутся. Тут каждый хуй в крови стоит, Приапу в честь пизды закланны В слезах, в крови лежат попранны, Но паки их Приап живит. V Подобяся хуи жрецам, Внутрь пизд пронзенных проницают И, секеля коснувшись там, Беды велики предвещают Пиздищам старым и седым, Затем, что рот разинув ходят,
Хуям что трепет, страх наводят, Что тлеть их будет вечна дым. VI Но самым узеньким пиздам, Которы губы ужимают И сесть боятся вплоть к мудам, Беды ж велики предвещают, Что толстый хуй их будет еть, Длинной до сердца их достанет, Как шапку, губы их растянет, Тем будут бедные ширеть. VII Хуи, предвестники злых бед, Жрецы ебливого Приапа, Се идет к вам хуй дряхл и сед, Главу его не кроет шляпа, Лишь ранами покрыта плешь, Трясется и сказать вас просит, Когда смерть жизнь его подкосит,	Затем он к вам сто верст шел пеш. VIII Приап, узрев его, и сам Ему почтенье изъявляет; Велика честь седым власам – Его он другом называет. Ударил плешью в пуп себя, Тряхнул мудами троекратно, Потряс он храм весь тем незапно – А всё, хуй старый, для тебя. IX – Скажи, старик, – Приап вещал, – Ты сделал ли что в свете славно? Когда ты, где и как ебал? Ебешь ли ныне ты исправно? Коль храбр ты в жизни своей был, Твой шанкар стерть я постараюсь, Твой век продлить я обещаюсь,
Чтоб столько ж лет еще ты жил. X Старик, к ногам Приапа пад, Не слезы – кровь льет с хуерыком, Столь щедрости его был рад, Что стал в смущеньи превеликом; Подняв плешь синю, говорит: – Коль ты так правду наблюдаешь, Что жизнь за службы обещаешь, Твой правый суд мой век продлит. XI Внимай, Приап, мои дела! Я начал еть еще в младенстве, Жизнь юностью моя цвела – А еть уж знал я в совершенстве. Я тьмы ебал пизд разных лиц, Широких, узких и глубоких, Курносых жоп и толстощеких,	Скотов ебал, зверей и птиц. XII Но льзя ль довольну в свете быть И не иметь желаньев вредных? Я захотел и в ад сойтить, Чтоб перееть там тени смертных. Мне вход туда известен был, Где Стикса дремлющие воды, Откуда смертным нет свободы И где Плутон с двором всем жил. XIII Промеж двух зыблющихся гор Лежит предлинная лощина, Кусты, болота в ней и бор И преглубокая пучина, Тут страшна пропасть возле ней На свет дух смрадный изрыгает, Дым с пылью, с треском извергает,
И тем коснуться мерзко ей. XIV Я смело в пропасть ту сошел, Насколь тут дух был ни зловонен, К брегам который Стикса вел, И сколь Харон был своеволен, Без платы в барку не впускал, Со мною платы не бывало, Мне старого еть должно стало И тем я путь чрез Стикс сыскал. XV Потом, лишь Цербер стал реветь, Лишь стал в три зева страшно лаять, Я бросившись его стал еть, Он ярость должен был оставить И мне к Плутону путь открыть. Тут духов тьмы со мной встречались, Но сами, зря меня, боялись,	Чтоб я не стал их еть ловить. XVI В пещере темной был Плутон, Сидел на троне с Прозерпиной, Вкруг их был слышен винных стон, Который строгою судьбиной Низвержены навек страдать. Тут в первый раз мне страх коснулся, Я, зря Плутона, ужаснулся И весь был должен задрожать. XVII Богиня, сидя близ его, Всем бедным милости просила, Но мало зрилось ей того: Взяв в руки, хуй его дрочила И тем смягчала его гнев, Тем ярость в милость претворяла, Тем многих бедных избавляла
От фуриев, трех адских дев. XVII Но кто не будет верить в то, Пусть сам во ад сойдет к Плутону, Он видел сам и был при том, Как еб я страшну Тизифону, У коей вместо влас змеи, Разбросясь вкруг пизды лежали, Вились, бросались и свистали, Скрежа иссохши лядвии. XIX Тем страждет плешь моя от ран, С тех пор блюю я хуерыком, Се ясен правды знак мне дан, Что я в труде был превеликом. Хоть всех был больше сей мой труд, Но адска фурия призналась, Что ввек так сладко не ебалась,	И слезть уж не хотела с муд. XX Потом, как я с нее сошел, Изгрызен весь пизды змеями, Еще трех сестр ее нашел, Они пред мной поверглись сами, Я их был должен перееть, Раз еб Алекту, раз Мегеру, Потом уеб я и Химеру, Но тем не мог ни раз вспотеть. XXI Я муки в аде все пресек И тем всем бедным дал отраду, Ко мне весь ад поспешно тек, Великому подобясь стаду. Оставя в Тартаре свой труд, И гарпии, и евмениды, И демонов престрашны виды – Все взапуски ко мне бегут. XXII
Я, их поставя вкруг себя, Велел им в очередь ложиться, Рвался, потел, их всех ебя, И должен был себе дивиться, Что мог я перееть весь ад, Но вдруг Плутон во гневе яром Прогнал их всех жезла ударом, Чему я был безмерно рад. XXIII О, храбрость, сила, слава, труд, Которы мне венец сплетали. О, твердость, бодрость моих муд, Со мной вы вместе работали! К Приапу станьте днесь пред трон, Свидетели моим трудам, Плутон ебен был мною сам, Вы зрели, что то был не сон. XXIV	Вы зрели, что Цереры дщерь, Богиня ада Прозерпина Отверзла мне горящу дверь, О! щастья полная судьбина. Такой красы я не видал, Какую видел в Прозерпине, Какая узкость, жар в богине, Такой пизды я не ебал! XXV Лице ея как угль горел, Все члены с жару в ней дрожали, Я, глядя на нее, сам тлел, Во мне все жилы трепетали. Белее мрамора меле ног Вздымался вверх лобок прелесный, Под ним был виден путь сей тесный, Что столь меня пленил и жог. XXVI О, путь, любезнейший всем нам,
Ты наша жизнь, утеха, радость, Тебя блажит Юпитер сам, Ты нам даешь прямую сладость, Ты сладко чувство в сердце льешь, К тебе мысль всех живых стремится, Тобой вся в свете тварь пленится, Ты жизнь отъемлешь и даешь. XXVII Разнявши губы, промеж ног Богиня плешь мою вложила, Тогда хуй крепок стал как рог, Как лук напряглась моя жила. Я двигнувшись вошел внутрь сам, А Прозерпина прижимала, Мне столь проворно подъебала, Что я везде совался там. XXVIII Во всякой раз, как вверх всходил,	Как вниз из оной я спускался, Я сладость нову находил, Во мне дух млел и задыхался, Но как в жару я самом был, Столь многу вдруг вкусил я сладость, Что я, сдержать не могши радость, Ручьи млечные внутрь пролил. XXIX Плутон, завиствуя мне в том, Велел мне вытти вон из ада, Я вдруг оставил его дом, Не зря уже чудовищ стада, Лишь мной ебен опять Харон И пес треглавый, страж Плутона, Не чувствовав мук бедных стона, Я шел к тебе предстать пред трон. XXX С тех самых пор согнясь хожу,
С тех пор я чахну и слабею, Трясется плешь и сам дрожу, Не смею еть, боюсь, робею. Пришел к тебе, Приап, просить, Чтоб ты, воззря на скорбь и раны, Что мне от фуриев злых даны, Подшился щедро излечить. XXXI Приап, услыша столько дел, Плескал мудами с удивленья, В восторге слыша речь, сидел, Но вышед вдруг из изумленья, – Поди, друг мой, ко мне, – вещал, – Прими, что заслужил трудами. – Призвав его, накрыл мудами И с плеши раны все счищал. XXXII Пришел тем в юность вдруг старик,	Мудами бодро встрепенулся, Вдруг прям стал, толст он и велик, Приап сам, видя, ужаснулся. Чтоб с ним Плутона не был рок, Его в путь с честью отправляет. Идет, всем встречным не спускает И чистого млека льет ток. XXXIII Одна пизда, прожив сто лет, Пленясь Приапа чудесами, Трясется, с костылем бредет, Приапа видит чуть очами, Насилу может шамкать речь: – Внимай, Приап, мои все службы, Просить твоей не смею дружбы, Хочу на милость лишь привлечь. XXXIV Как юны дни мои цвели,
Во мне красы столь были многи, Что смертны все меня ебли, Ебли меня и сами боги. Лет с пять уж етца не могу, А проеблась я в десять лет, Теперь уж мне не мил стал свет, То правда, я тебе не лгу. – XXXV Приап ее на хуй взоткнул, Власы седые взял руками И оную долой столкнул, И с черными уже усами. Когда б ты мог, Приап, в наш век Должить нас чуды таковыми, К тебе бы с просьбами своими Шел всякий смертный человек. На проебение целки хуем славного ебаки I Оконча все обряды брака,	К закланью целочку ведут, Тебе, о славный наш ебака, Ее на жертву отдают. Ложись, еби и утешайся, Вовек пиздами прославляйся И целки в глубину войди, Будь храбр, всю робость оставляя, Такую вещь предпринимая, Ты сам себя не остыди! II Ты зришь велико наслажденье За многие твои труды И приведенну на мученье Судьбиной узкия пизды. Не должно ли тебе потщиться, Ужель твой хуй не разъярится На столь прекраснейший предмет? Ужель ты сильно еть не станешь И храбрости той не докажешь,
В которой целок хуй твой рвет? III Пиздам приятно утешенье, О, хуй, источник всех утех, В пиздах вселяешь ты мученье, Ты производишь в них и смех. К тебе я песнь свою склоняю, Твои дела я выхваляю И ими весь наполню слух. Подай, о муза наставленье И чтоб имел я ободренье, Впехни в меня ебливый дух. IV Какой глас жалкий раздается, Какой пизду объемлет страх, Мошна ее тем боле рвется, Чем дале хуй в ее устах. Она зрит бед своих причину И на растерзанну судьбину	Без слез не может посмотреть. Пизда вся кровью обагрилась, Пизда всех сил своих лишилась, Ебака продолжает еть! V Он жалоб целки не внимает, Пизду до пупа он дерет, Престрашный хуй до муд впускает И в ярости ужасной ржет. Пизда не знает, куда деться, Пизда от робости трясется И устает уж подъебать; Ебака наш лишь в силу входит, Пизды от яру не находит И начинает трепетать. VI Хотя б пизд со сто тут случилось, Он всем бы сделал перебор, Лишь место кровью б обагрилось
И всех бы устрашило взор. Он от часу в задор приходит, Предмета боле не находит, Кого бы можно растерзать, В болезнь от ярости впадает; Пизда ту ярость умножает И тщится хуя раздражать. VII Ебакиной признак забавы Во век останется в пизде, Дела, наполненные славы, Гремят бессмертием везде. Ты имя заслужил героя, Для пизд лишаяся покоя, Как на себя сей труд берешь, Ты в ужас целок всех приводишь, Великий страх на них наводишь, Когда одну из них дерешь. VIII Какая красота явилась,	Сколь оной был ебака рад! Пизда по шею заголилась, Приятный обратя свой зад; Она тем ярость утоляет, Как хую жопу подставляет. Боль нову чувствуя, кричит, Кричит, вопит и жалко стонет, Но в жопе хуй тем больше тонет И по муде уже забит. IX Ебака жалости не внемлет, Добычей пользуясь такой, Руками щоки жопы треплет И хвалит толь предмет драгой. Он в ярости не различает И жопу за пизду щитает, Вкушая в ней такую ж сласть. Пизда погибель узнавает И совершенной почитает
Свою окончанну напасть. X Ебака, храбрость доказавши, Свой хуй из задницы тащит, В ней плешь багряну замаравши, И хуй от ярости трещит. Чем боле плешь багряна рдеет, Тем более пизда робеет, Бояся в третий раз страдать. Престрашный пуще хуй ярится И над пиздою хоробрится, Котора еть не может дать. XI Он зрит б прежалком состояньи Пизденку, приведенну в страх, И что иметь не может дани От целки, разъебенной в прах. Свой рог в штаны он уклоняет И вниз хуй твердый нагибает,	Покорствовать себе велит, Но рог штаны те раздирает И пламенну главу вздымает, В штаны он гнуть себя претит. XII Ебака, видя непокорность Престрашна хуя своего, И зря в штаны его упорность, Держать руками стал его. Пригнутый хуй достал колена, Пизда, избавившись от плена, Приятный показала вид, Хотя мошна из целки стала, Хоть век пизда так не страдала, Она ебаку не винит. XIII По окончаньи проебенья И жопы хуем, и пизды За то достоин награжденья, Достоин ты великой мзды.
Пизды в честь храм тебе состроют И целками всю плешь покроют Наместо лавровых венков, Ты над пиздами величайся И страшным хуем прославляйся, Нещетных будь герой веков. На воспоминание прошедшей молодости I Владычица богов и смертных, Мать всех живущих на земли, Источник дружб и ссор несчетных, Пизда, мою мольбу внемли! Из мрачного ко мне жилища На вопль как сирого вдовища Сквозь лес, сквозь блато взор простри, Склонись, склонись моей мольбою, Смяхчись, зря страждуща тобою,	И с хуя плеснеть оботри. II О, юность, время скоротечно, Которая теперь прошла, Когда б ты длилась, юность, вечно, Ты б тех забав не унесла, Которыми я наслаждался В тебе, какими восхищался. Приди опять, как ты была! Тогда пизды ко мне толпами С отверстым ротом и губами Слетятся, как на мед пчела. III Без слез не вспомню прежни веки. Я в юности когда бывал, Всяк день текли млечные реки, Всяк день я разных пизд ебал, Всяк день они ко мне стекались, Наперстки на хуй мне казались,
И я им, сколько мог, служил. Теперь, о лютая судбина, Уже не хочет ни едина, Чтоб хуй в нее я свой вложил. IV Признаюсь вам, красы любезны, Что хуй уже мой стал слабеть, И все старанья бесполезны, Нельзя мне столько раз уеть, Колико раз ебал я прежде. Пришел конец моей надежде, Чтоб мог еще я милым быть. Итак, навек прощаюсь с вами, И чем я награжден пиздами – Пиздам же я хочу прожить. Собранию пизд I О вы, священницы борделя, Наставницы младых красот, Вы первого обман апреля	На весь уже простерли год, Вам таинства везде известны, И ваши хитрости прелестны Так, как волшебством нас мрачат. Вы сделать из старухи целку Щитаете для вас безделку. Мне вас досталось умолять. II За что, не знаю, вы в презренье, За что гонимы вы от всех? К вам должно всем иметь почтенье, Вы матери драгих утех, К вам в нуждах ближней прибегает, Отраду в муке обретает Вдовец, женатый, холостой. Где б ярость мы хуев смягчали, Где б разны роскоши узнали, Как не в обители такой? III
Еще мой хуй не так согнулся, Чтоб вовсе твердость потерял. Не мните, чтоб он не проснулся И чтоб, узря пизду, не встал; Хотя бы вовсе был бессилен, Но ваших смысл красот обилен Его в желанну крепость взвесть. Чего не сделают пиздами, То сделают они руками; Кто может хитрость их исчесть! IV Я помню негде чел недавно, Как некакий скупой старик В неделю раз один исправно Ходить в бордели приобвык. За то, кто сделать то возмется, Что у скупого раз зайдется, Велику плату положил.	А без того имел все даром И денешки свои с товаром Всегда с собою уносил. V Одна сестра за то взялася, Что толко их старик трудил И что еще при том смеяся С собою денги уносил. Схватя подвяску шерстяную И кликнув из подруг другую, Взяла конец, дала другой, Хуй слабый в петлю положила И так его защекотила, Что нехотя вздохнул скупой. VI Дошел и я, красы драгие, Дошел и я до сей беды. Бывали времена такие, Когда платили мне пизды, Бывало, все за мной ходили, Бывало, все меня просили,
Чтоб раз один хотя уеб; За то меня вы одаряли, Но вы лишь денги проебали, А я вам силу всю проеб. VII Теперь, сестры златолюбивы, Я к вам прибегнуть принужден, Щастливы вы и прещастливы, Что вами мир весь населен, Старайтесь мне вы дать отраду, А я за это вам в награду Стараться буду вас проеть, За всякий раз я малакейку, Конечно, дам вам не копейку, Но будут все рубли звенеть. Описание утренней зари I Уже зари багряной путь Открылся дремлющим зенницам, Зефир прохладный начал дуть	Под юбки бабам и девицам. Раскинувшись пизды лежат, От похоти во сне дрожат. Иная страшным зевом дышет, Иная нежны губки жмёт, Нетерпеливо хуя ждёт; Во всех ебливый пламень пышет. II О, утро, преблаженный час, Дражайше нам златого века, В тебе натуры сладкой глас Зовет к работе человека. Приход твой всяку тварь живит, В тебе бодрее хуй стоит, Ты нежну похоть всем вливаешь, В ебливы жилы кровь течет И к ебле всех умы влечет, Ты нову силу всем влагаешь. III Корабль в угрюмых как волнах
Кипяти их верхи срывает, Сквозь бурю, тьму и смертный страх Летит и бездну презирает, Подобно так в пиздах хуи, Напрягши жилы все свои, Во влажну хлябь вступать дерзают, Шурмуют, мечутся везде И в самой узенькой пизде Пути пространны отверзают. IV Везде струи млечны текут, С стремленьем в бездну изливаясь, Во все составы сладость льют, По чувствам быстро разделяясь. Восторгом тихим всяк объят, На побежденных томный взгляд, Еще собранье звать дерзает, Опять вступают в ярый бой,	И паки сладкий ток млечной Во всех жар брани прохлаждает. V Что бьет за страшный шум в мой слух? Чердак, подклеть и спальня стонет, Боязнь во всех стеснила дух, Хуи слабеют, сердце ноет. Внезапно отворилась дверь, Старик, как разъяренный зверь, С толпой народа в дом приходит. «Лови, – кричит, – всех, режь и бей, Жену, служанок, дочерей!» Сей вопль всем смертным страх наводит. VI Но что, старик, твой дух мятет, Какая злость тебя снедает? Не то ль, что старость хуй твой гнет,
Не то ль тебя так разъяряет, Что еть жена дает другим? Но вялым хуем ты своим Какую ей подашь отраду? Осьмнадцать лет и шестьдесят – Вовеки вас не согласят, Твой взор теперь ей злее аду. VII Пусть всяк, кто может, хуй трясет, Пускай кровати, лавки стонут, Восторг от глаз пусть скроет свет, Хуй в реках заёбин тонут. Закрой от них свой мрачный взор, Младых хуев и пизд собор, Оставь их роскошам на жертву, Иль вынув свой завялый хуй, Беги, мечись, рвись, плачь, тоскуй,	Зря плоть свою уже полмертву. Фомину понедельнику I Настал нам ныне день желанный, Сбирайтеся народы в храм, Сбирайтеся, рабы избранны, Сам хуй вас ожидает там, К себе нас днесь он созывает, На еблю род весь возбуждает, Он будет истинный судья, Пойдем с дрочеными хуями, Он всех нас оделит пиздами, Пиздой всегда пленяюсь я. II Веселы лица мне являют, Что ебли день настал для всех, Пизды теперь себя ласкают, Что насладятся тьмой утех, Они уж семь недель постились,
Теперь с хуями все сразились, Но кто ж победу одержал? Хуи заёбины блевали, Пизды проворно их глотали, Приапов день их с тем застал. III О, день сладчайший, день избранный, Тебя посадские все чтут, Для пизд, хуев ты день желанный; Ликуй, что все в твой день ебут. Купцы пивищем все опьются, С женами в банях разъебутся, А я, хоть пива и не пью, Но в ебле оным подражая И, сладость хуя почитая, Хуй вплоть до муд в пизду забью. IV Коль кто не хочет быть бездельник,	То следуй мудрым сим словам: Ебите в туров понедельник И сладку дайте снедь хуям, Пиздой хуй вы ободряйте, Пизды хуями одобряйте, От пизд не отлезайте прочь, В сей понедельник все ебитесь, За тяжкий пост тем насладитесь, Чтоб в ебле вас застала ночь. V Но что за шум мой слух пронзает И сладкий мне наносит глас: «В сей день ебитесь, – он вещает, – В сей день я всех утешу вас. Все на пизды хуй влезайте, На них власы все прочь стирайте, Плотней, до муд, в пизду хуй лезь,
Муде, по жопе восплещите, Хуй, в весельи возопите: О, коль прещастливы мы днесь!» Кулашному бойцу I Гудок, не лиру принимаю, В кабак входя, не на Парнас, Кричу и глотку раздираю, С бурлаками взнося мой глас. Ударьте в бубны, барабаны, Удалы добры молодцы, В тазы и лошки и стаканы, Фабришны славные певцы. Трюх-трях сыра земля с горами, Тряхнись, синё море, мудами. II Хмельную рожу, забияку, Рвача, всесветна пройдака, Борца, бойца пою, пиваку, Ширяя в плечах бузника.	Молчите, ветры, не бушуйте, Не троньтесь дебри, древеса, Лягушки в тинах не шурмуйте, Внимайте, стройны небеса. Между кулашного я боя Узрел тычков, пинков героя. III С своей, Гомерка, балалайкой И ты, Виргилишка, с дудой, С троянской вздорной греков шайкой Дрались, что куры пред стеной. Забейтесь в щель и не ворчите И свой престаньте бредить бред. Сюда вы лучше поглядите – Иль здесь голов удалых нет? Бузник Гекторку – если в драку – Прибьет как стерву и собаку. IV
О ты, Силен, наперсник сына Семелы ражей красной муж, Вином раздута животина, Герой в пиянстве жадных душ, Нектаром брюхо наливаешь, Смешав себе с вином сыты; Ты пьешь, меня позабываешь И пить не дашь вина мне ты? Ах, будь подобен Ганимеду, Подай вина мне, пива, меду. V Вино на драку вспламеняет, Дает в бою оно задор, Вино пизду разгорячает, С вином смелее крадет вор, Дурак напившися умнее Затем, что боле говорит, С вином и трус живет смелее, И стойче хуй с вина стоит,	С вином проворней блядь встречает, Вином гортань, язык вещает. VI Хмельной баханта целовальник, Ты дал теперь мне пить, крючок; Буян я сделался, охальник, Гремлю уж боле как сверчок. Хлебнул вина – разверзлась глотка, Вознесся голос до небес, Ревет во мне и хмель и водка, Шумит дуброва, воет лес, Трепещет твердь и бездны бьются, Пыль, дым в полях, прах, вихрь несутся. VII Восторгом я объят великим, Кружится буйна голова; Ебал ли с жаром кто толиким, Пизда чтоб шамкала слова?
Он может представленье точно Огню днесь сделать моему, Когда в пизде уж будет сочно, Колика сладость тут уму! Муде пизду по губам плещут, Душа и члены в нас трепещут! VIII Со мной кто хочет видеть ясно, Возможно зреть на блюде как, Виденье страшно и прекрасно – Взойди ко мне тот на кабак Иль, став где выше на карету, Внимай преславные дела, Чтоб лучше возвестити свету, Стена, котора прогнила, Которая склонилась с боем, Котора тыл дала героям. IX Между хмельнистых лбов и рдяных,	Между солдат, между ткачей, Между холопов, бранных, пьяных, Между драгу, между псарей Алешку вижу я стояща, Ливрею синюю спустив, Разить противников грозяща, Скулы имея взор морщлив, Он руки спешно простирает, В висок ударить, в жабр жадает. X Зёвес, сердитою биткою По лбам щелкавши кузнецов, Не бил с свирепостью такою, С какой он стал карать бойцов, Расквасивши иному маску, Зубов повыбрал целый ряд, Из губ пустив другому краску, Пехнул его в толпу назад,
Сказал: – Мать в рот всех наебаюсь, Таким я говнам насмехаюсь! XI Не слон ети слониху хочет, Ногами бьет, с задору ржет, Не шмат его в пизде клокочет, Когда уж он впыхах ебет, – Бузник в жару тут стоя рвется, И глас его, как сонмов вод В дыре Плутона раздается, Живых трепещет, смертных род. Голицы прочь, бешмет скидает, Дрожит, в сердцах отмстить желает. XII Сильнейшую узревши схватку И стену где холоп пробил, Схватил с себя, взял в зубы шапку, По локти длани оголил,	Вскричал, взревел он страшным зевом: Небось, ребята, наши – стой! Земля подвиглась, горы с небом, Приял бурлак тут бодрость строй. Уже камзолы уступают, Уже брады поверх летают. XIII Пошел бузник – тускнеют вежды, Исчез от пыли свет в глазах, Летят клочки власов, одежды, Гремят щелки, тузы в боках. Как тучи с тучами сперлися, Секут огнем друг друга мрак, Как силны вихри сорвалися, Валят древа, туманят зрак – Стеной так в стену ударяют, Меж щек, сверх глав тычки сверкают. XIV
О, бодрость, сила наших веков, Потомкам дивные дела! О, храбрость пьяных человеков, Вином скрепленные чресла. Когда б старик вас зрел с дубиной, Которой чудовищ побил, Которой бодрою елдиной Сто пизд, быв в люльке, проблудил, Предвидя сии перемены, Не лез бы в свет он из Алкмены. XV Бузник не равен Геркулесу, Вступив вразмашку, начал пхать, И самому так ввек Зевесу Отнюдь мудом не раскачать. Кулак его везде летает, Крушит он зубы внутрь десен, Как гром, он уши поражает,	Далече слышен в жопе звон. Трепещет сердце, печень бьется, В портках с потылиц отдается. XVI Нашла коса на твердый камень, Нашел на доку дока тут, Блестит в глазах их ярость, пламень, Как оба страшны львы ревут, Хрепты имеющи согбенны, Претвердо берцы утвердив, Как луки, мышцы напряженны, Стоят, взнося удар пытлив, Друг друга в силе искушают, Махнув вперед, назад ступают. XVII Недолго длилася размашка, Алешка двинул в жабры, в зоб, Но пестрая в ответ рубашка Лизнул бузник Алешку в лоб,
Исчезла бодрость вмиг, отвага, Как сноп упал, чуть жив лежит, В крови уста, а в жопе брага, Руда из ноздрь ручьем бежит, Скулистое лицо холопа Не стало рожа, стало жопа. XVIII На падшего бузник героя Других бросает, как ребят, Его не слышно стона, воя, Бугры на нем людей лежат, Громовой плешью так Юпитер, Прибив Гиганта, бросил в ад, Надвигнув Етну, юшку вытер – Бессилен встати Енцелад, Он тщетно силы собирает, Трясет плечми и тягость пхает. XIX Как ветр развеял тонки прахи,	Исчез и дым, и дождь, и град, Прогнали пестрые рубахи Так вмах холопей и солдат, Хребет, затылок окровленный, Несут оне с собою страх, Фабришны вовсе разъяренны Тузят вослед их в сильный мах. Меж стен открылось всюду поле, Бузник не зрит противных боле. XX С горы на красной колымаге Фетидин сын уж скачет вскоко, Затем, что ночь прошед в овраге, Фату развесила платок, Тем твердь и море помрачились, А он с великого стыду, Когда Диана заголилась, Ушел спать к матери в пизду.
Тогда земля оделась тьмою, А тем конец пришел дню боя. XXI Главу подъяв, разбиты нюни Лежат в пыли прибиты в гроб, Точат холопы красны слюни, Возносят к небу жалкой вопль. Фабришны славу торжествуют И бузника вокруг идут, Кровавы раны показуют, Победоносну песнь поют. Гласят врагов ступлено жало, Гулять восходят на кружало. XXII Уже гортани заревели И слышен стал бубенцов звук, Уже стаканы загремели И ходят сплошь из рук вокруг. Считают все свои трофеи, Который что в бою смахал,	Уже пошли в расплох затеи, Иной, плясав, себя сломал. Как вдруг все зданье потряслося, Вино и пиво разлилося. XXIII Не грозна туча, вред носивша, В ефир незапно ворвалась, Не жирна влажность, огнь родивша, На землю вдруг с небес снеслась – Солдат то куча раздраженных, Сбежав с верхов кабацких вмах, Мечей взяв острых, обнаженных, Неся ефес в своих руках, Кричат, как тигры, устремившись: Руби, коли, – в кабак вломившись, XXIV Тревога грозна, ум мятуща, Взмутила всем боязнь в сердцах.
Бород толпа, сего не ждуща, Уже взнесла трусливый шаг, Как вдруг бузник, взывая смело, Кричит: – Постой, запоры дай! – Взгорелась брань, настало дело. Смотри, – вопит, – не выдавай! Засох мой рот, пришла отважность, В штанах я с страху слышу влажность. На день рождения Та<тьяны> Ива<новны> I Встань, Ванька, пробудися, День радости настал, Скачи, пой, веселися, На землю плод твой пал. Днесь кровь твоя лилася, Танюшка родилася, Умножилось число блядей. II Три выпей вдруг стакана	И водки и вина, Да здравствует Татьяна, Утех твоих вина. Беги скорей умыться, С похмелья ободриться, На Лиговской спеши кабак. III А ты расти скорее, Возлюбленная дщерь, Етись учись скорее, Хуям отверзи дверь, Хуёв не ужасайся, К ним бодро подвигайся, Ты матушке последуй в том. IV Она едва достигла, Танюшка, возраст твой, Как все хуи воздвигла, Дроча их над собой, Ног плотно не сжимала, Послюнивши впутала Претолстый хуй дьячка Фомы. V Когда ж потом узнала, Сколь сладок хуй в пизде,
Подол всем подымала, За грош еблась везде. И ты тому ж учися, Смелей будь, не стыдися, Маши, небось, ебися впрах. VI На то вить и родилась, Пиздой чтоб промышлять, И бабка не стыдилась Дом твой тем пропитать, Вить по миру б ходила, Скитаясь бы просила Под окнами от алчбы хлеб. VII Послушай, свет Танюша, Жаль дать свиньям твой цвет, Твоя, ах, мне махнуша От зависти все рвет. Не мужикам то пища, Годится им пиздища Ужасная жены моей. VIII Так время не теряя, К нам в Питер поспешай,	Скачи, скачи скоряе, Прямой здесь найдешь рай. Есть некто, мне приятель, Лихой всех объебатель, За первый раз даст пять рублей. IX Он счастье нам устроит, В замужство даст тебя, Награду тем удвоит, Потеша сам себя. Слыть будешь копеистша, Потом канцеляристша, Столь знатному я буду тесть. X Весь род наш тем достанет Прославиться навек, Просить меня тот станет, Плетьми сперва кто сек. Пизды твоей доброта И ёбаров щедрота Вдруг бедных нас обогатит. Отцу Галактиону I Отец Галактион
Пред утренней зарею Престрашною биткою Заводит сильный звон. Над жопою соседки, Наевшися он редки, Елдою так трезвонит, Что бедна баба стонет. II Келейников собор, Монаху подражая И благочинно зная Монашески задор, С дрочеными елдами И с поеными мудами По кельям всякий пляшет, Шматиной своей машет. III Отец Галактион, Как человек ученый, Имея хуй дроченый, Им предписал закон: Так борзо не скачите, В смиреньи хуй дрочите, Еть не мешайте нам, То есть честным отцам. Бахусу I	Отраду шумного народа, Красу дражайшия толпы Воспой в рылях и бубнах, ода, Внемлите, блохи, вши, клопы! Рассыпли ныне мысли пьяны, О, ты, что рюмки и стаканы, Все плошки, бочки, ендовы Великою объемлешь властью, Даешь путь пьяницам ко щастью, Из буйной гонишь страх главы. II Вина и пива покровитель, К тебе стремится шум гудка, Трактиров, кабаков правитель! И ты, что борешься с носка, Боец кулашный, и подьячий, Все купно с алчностью горячей Разбитый кулаками слух
К сей красной песне приклоните И громкой похвале внемлите, Что мой воображает дух. III Се Бахус, что во всех забавах Своей возвысив славы рог, Во градах, весях и дубравах Щедроты своея в залог Воздвигнул алтари и храмы, Где взятки целыми мошнами Ему на жертву отдают, Хвалы покрова их внимая И воплем воздух раздирая, Дружатся, бьются, пьют, поют. IV Дремучего превыше леса, Ходячих ниже облаков Взнося препьяного Зевеса, Уж веки пропили веков. Исполнившись досыта хмелю,	Врут про Ерему и Емелю, Пока дела все разрешат; До сильного ж достигши спору От нестерпимого задору В любви друг друга задушат. V Солдат о службе тут не тужит, Хоть с грошем стал быть генерал, Кулак ему с ефесом служит, Чтоб страх геройством побеждал; Единым помахавши усом, Он Геркулеса сделал трусом И взором стойку всколебал. Подобясь сильному герою, Отнюдь он не боится строю, Что пышною спиной попрал. VI Язык и разум изостривши Тут ябедник спешит на суд, VII
Вдруг все крючки в свой ум вперивши, За правду лишь вменяет плут; Служа и правым и виновным, Пример дает делам любовным, И как Елена красотой Троян и греков воспалила, Хотя всем купно ею льстила, Так плут душею льстит простой. VIII Источник благостей толиких, Вдруг составляя брань и мир, Из малых делаешь великих, Меняешь с рубищем мундир. Дородством иногда и туком Или по ребрам частым стуком Снабжаешь всех, кто чтит тебя. В сей краткой песне долг последний Тебе отдавши, всяк безвредный	Да будет Бахуса любя. Приапу («Парнасских девок презираю…») I Парнасских девок презираю, Не к ним мой дух теперь летит, Я Феба здесь не призываю, Его хуй вял и не сердит. Приап, все мысли отвлекаешь, Ты борзым хуем проливаешь Заёбин реки в жирну хлябь. Взволнуй мне кровь витийским жаром, Который ты в восторге яром Из пылких муд своих заграбь. II Дрочи всяк хуй и распаляйся, Стекайтесь бляди, блядуны, С стремленьем страстным всяк пускайся Утех сладчайших в глубины.
О! как все чувствы восхитились, Какие прелести открылись; Хуёв полки напряжены, Елды премногие засканы И губы нежных пизд румяны, Любовной влагой взмочены. III Ах, как не хочется оставить Драгих сокровищ сих очам, Я в весь мой век подщусь их славить, Не дам умолкнуть я устам. Златые храмы да построят И их туда внести дозволят Приапу и ебакам в честь, Заёбин в жертву там расставят, Хуёв в священники представят – Сей чин кому, кроме их, снесть? IV Животные, что обитают	В землях, в морях, в лесах, везде, Сию нам правду подтверждают – Без ебли не живут нигде. Пары вверху с парами трутся, Летают птицы и ебутся; Как скоро лишь зачался свет, Пизды хуев все разоряют, Пизды путь к счастью отворяют, Без пизд хуям отрады нет. V Герои, вам я насмехаюсь, Скупых я не могу терпеть, Ничем в сем мире не прельщаюсь, Хочу лишь в воле жить и еть. Ахиллес грады разоряет И землю кровью обагряет, Пизду зрит у скамандрских струй, Но что ж, не мимо ли проходит,
Никак он дрочит и наводит В нея победоносный хуй. Победоносному хую I Дела пребодрого героя Потщися, мысль моя, воспеть! Я, громкой лиры глас настроя, Прославлю то, как хуй мог еть. О ты, пребодра животина, О ты, пречудная шматина, Коликих ты достоин од! Ни рвы, ни камни, ни вершины, Ни адской челюсти стремнины Сдержать не могут твой поход. II Хоть много в древности прославлен Победоносный Геркулес И не один трофей поставлен В знак бывших от него чудес, Но если бы он был в том внятен,	Сколь женщинам твой ствол приятен, То б он страданья не видал, Любовью сильною сгорая, К Амфоле страстно приступая, Тебя бы он ей в руки дал. III Когда на брань хуй ополчится И станет в ярость приходить, Когда багряна плешь зардится, То кто возможет сокрушить? Хотя меж ног клади оковы Иль челюсти разверсты Львовы, Но он, опершись на мудах, Сквозь дебрь, сквозь страх на бой дерзает, Предметы рвет и раздирает, Отважней тигра он в горах. IV Но что за глас, стон слышен крика?
Какая б то была беда, Боязнь то хую невелика: Ползёт на брань к нему пизда, Пиздища старая, седая, Пизда уже немолодая, Она ж притом была урод. До старых лет не проебалась И сроду с хуем не видалась, Затем, что был с зубами рот. V Чудовища вся тварь боялась, Коснуться ей никто не смел, Она на всех, как зверь, металась, Лишь хуй ее смирить умел. Пизда пришла, скрыпя зубами, Хуй стал ее трепать мудами, Чем зверство в ней тот час пресек, Она с задору задрожала, Она в себе не удержала,	И с ней тут сок ручьем потек. VI Хуй, видя в ней ту слабость многу, Он щель ее тут в миг пробил, Сей хитростью сыскал дорогу, Отважно к делу приступил: С мудами в пропасть к ней влезает, До дна он плешью досягает, И сладость тут находит вновь. Пизда вкус ебли весь узнала, Пизда яриться уж не стала, Как сильный хуй в ней пролил кровь. VII Сей подвиг совершив шастливо, Восстал и ободрился вновь И, видя непонятно диво, Расселины и льющусь кровь, И вспомня все свои работы
В пятки, и среды, и субботы, С негодованием сказал: – Почто мя смертны забывают, Почто в псалмах не прославляют, Почто я так на свете мал? VIII Одна лишь в свете героиня, Моя премудрейшая тварь, Арабска то была богиня, Воздвигла коя мне алтарь И женску полу повелела, Чтоб кажда в бархате имела На шее мой прекрасный ствол И чтоб египецкие дамы, Входящие в публичны храмы, Во первых чтили мой престол. IX Первейше в свете утешенье, Прекраснейших собор девиц, Приятно чувствам услажденье,	Сколь много лепотнейших лиц! Не мною ль в свет произведенны, Не мои ль силы источенны, Не мой ли труд и с кровью пот Воздвиг везде дела геройски, Повсюду сделал многи войски? О, коль неправ всех смертных род! X Не я ль низвел во ад Орфея Победы там своей искать? Не я ль Дидоне у Енея Принудил с муд площиц таскать? Какая ж мне за то отрада, Какая в старости награда? Я верных мало зрю сердец, А я всей твари обновитель, Ея блаженства совершитель И всем зиждитель и отец. Хую I
Восстань, восстань и напрягайся, Мой хуй, мужайся, стой, красней, На грозну брань вооружайся И стену ты пизды пробей. Пробей и, кровью обагренный, Явись, сугубо разъяренный, Удобен к новым чудесам. Да возгласят хвалы повсюды Тебе, герой, другие уды, Воздвигнув плеши к небесам. II В источник пиздей окунися, Но пламень свой не утуши, В крови победы омочися И плешью, хуй, стихи пиши. Хвали себя, колико можно, Чтоб быть хвалену, хвастать должно: Дар гибнет там, где славы нет.	Хотя ты грановит и ярок, Хоть толст, красен, ретив и жарок, Не скажешь – не узнает свет. III Се уж таинственною силой Тебя колеблет ратный жар, Восстал герой, влекомый жилой, Восстал, готов свершить удар. О, витязь! красный и любезный! Героев больше всех полезный! Без броней и без всяких збруй, Тобой природа вся живится, Тобой все тешится, родится, Тобой, всех благ источник – хуй! IV О! дар, из всех даров дражайший! Ты, хуй, всего нужнее нам, Для нас ты к щастью путь сладчайший,
Орудие утех пиздам. И радость только там родится, Где хуй стоит, где он ярится, Геенна там, где хуя нет. Когда б Судьба тя не создала, Природа б целкою страдала, И пребыл бы кастратом свет. V Ты всех и вся равно прельщаешь, Когда ты крепко лишь стоишь, Равно в треухе утешаешь, Как и под чепчиком манишь. Коль девушка когда стенает – О чем? – Тебя она желает, Ценою крови хуй купить. О чем же там вдова крушится? – Что не с кем ей повеселиться И некому вдове забить. VI	Молодка, облившись слезами, Рыдает, проклиная щель, Царапает пизду руками, Коль отлучен от ней кобель. Молодушка о том крушится, Что больше не стоит, валится Хозяинов буйной кутак. Весь свет тебя, хуй, прославляет, Хоть именем не называет, Но делом хую служит всяк. VII Гомер на лире велегласной Не гнев Ахилла воспевал – Тебя он пел, о! хуй прекрасный! Хоть хуем он не называл. Коль Бризеида бы смяхчила Елдак Ахиллов, что вздрочила, То не сердился б воин сей. И в славу б те еще ебали
Цари, кой, како прах, пропали, Сраженны плешью, хуй, твоей[85]. VIII Когда пизды Ахилл лишился, Он хуем плошки разбивал, Но, чтоб он в гневе усмирился, Патрокл ему в задок давал. Потом, когда сего убили, Тогда-то хуя рассердили; Он взял копье и шел на брань[86]. Разил, губил всех без пощады, Приамовы тут пали чады, Почувствуя елды сей длань. IX Дидона, против всех воюя, Могла ли ратися с тобой? На вертеле троянска хуя Сама исжарилась с пиздой. А та не хуем ли сраженна,	Пизда, в звезде что обращенна, Когда уже пропал в ней смак?[87] Дианна, хуй не знав, гордилась, Сама увидевши, взвалилась К Андиомону на кутак. X Колико крат ни унижался Юпитер, позабыв себя, В быка и гуся обращался, Чтоб только усмирить тебя. Венера целый век прельщала, Однако же не устояла Против кривого мужика[88], Красы всю хитрость истощила На то, чтоб наконец хватила Кузнечна жарка елдака. XI Живи, о хуй! и утешайся Бессмертной славой сих побед, Еби и ввеки не прельщайся
На гибельный премудрых след. Они природу посрамляют И бедные пизды не знают, Пизды, чего приятней нет! Когда б одни лишь мудры жили, Они б в пять лет опустошили Сей людный и прекрасный свет. XII О вы, парнасские питомцы! Составьте велегласный хор, Писатели и стихотворцы И весь чистейших сестр собор, Согласно хуя прославляйте, Из рода в род стоять желайте, Да он вдохнет вам жар, как петь! А я вам подражать не буду И то вовеки не забуду, Что хуй нам дан на то, чтоб еть. На рождение пизды	I Какой приятный глас музыки Внезапно слух мой поразил, Какие радостные клики Мой темный разум ощутил, Я зрю, поля все обновились, Цветами новыми покрылись, С весельем ручейки текут, Крутясь меж злачными брегами, И птички, сидя меж кустами, Природе хвальну песнь поют. II Природой данную нам радость, О Муза, ты воспой теперь, Какую чувствуем мы сладость, Узря ее достойну дщерь. Пизды любезныя рожденье Весь мир приводит в восхищенье, Пизда достойна олтарей, Она прямая дщерь природы,
Ее нещетно чтут народы, Пизда веселье твари всей. III Природа, зря, что сметных племя В несносной скуке жизнь ведет, Для облехченья оной бремя Пизду произвела на свет. Всех смертных ею усладила, В приятны цепи заключила, С тех пор пизда владеет всем. Она героев производит, Она в храм славы их приводит, Пизда вещь лучша в свете сем. IV Герои, храбростью своею Что свет старались покорить, Владеть хотели всей землею, Стремясь потоки крови лить, Они все для того дралися,	Чтоб после в сытость наетися И лучших пизд себе достать. Для пизд кровавы были брани, Пизд ради налагались дани, Пизда всех дел вина и мать. V Антоний, царствовать желая, Дрался с Октавьем сколько мог, Но Клеопатру он узная, Ей захотел попасть меж ног, Забыл и храбрость и породу И дал Октавию свободу, Лишь только впрятал в нее хуй, Не зрит, что Рим он тем теряет, К пизде он страстию пылает, Узря ее в Сиднейских струй. VI Руно златое, кое греки В Колхиде тщилися достать,
При чем прославлена навеки Язонова пречудна рать. Когда со змеем он сражался, В погибель явную вдавался, Пизда его от ней спасла, Его ебливая Медея, Волшебно знанье разумея, На верх сей славы вознесла. VII Пленясь Калипса Телемаком, От волн морских его спасла, Еблась с ним лежа, сидя, раком И в ебле сладку жизнь вела, Но Ментор, зря их то веселье, Из зависти терпя мученье, Так Телемака навострил, Что бросил он пизду и еблю И, милую оставя землю, Напасти новые вкусил. VIII	Эней, оставшись цел на брани, Погибнул бы в морских валах, Пизда коль не простерла б длани При карфагенских берегах. Его ебливая Дидона, Сошедши с царска пышна трона, Спасла и еть ему дала. Он ёб, пиздою наслаждался, Но вскоре с нею он расстался, Отплыв, куда судьба влекла. IX Когда же сих примеров мало, Взгляните в древность всех времен: Всегда пизда всех благ начало, Начало всех земных племен. Мы ей на свете сем родимся, Ее ебем, ей веселимся, Она милее нам всего,
Пиздой нас девушки прельщают, Пиздою нас и утешают, В ней чтим верх счастья своего. X О ты, пизда, пизда драгая, К тебе душа моя летит, Ты, песнь мою воспринимая, Внемли, что дух мой говорит. Всего на свете сем ты боле, Взгляну в моря, в ограды, в поле, Но лутче я тебя не зрю. Поверь, что я не лицемерю И что тому я свято верю, Что днесь языком говорю. Монаху, или видение исповеди I Каким виденьем я смущен? В боязни дух и сердце ноет. Я зрю, ах! хуй в пизду впущен,	Жена, стояща раком, стонет. Без слез слаба она терпеть Дыры трещащия раздранья, От толстой плеши попиранья Возносит глас: Престань, о! еть! II Не внемлет плач, не чует страх, Не зрит, что дух жены трепещет, Ярясь, ебет ее монах, Храпит, меж бедр мудами плещет. Прекрепко движет <меж> лядвей, Изо рту пену испущает, Достать до почек ее чает, Чтоб всласть скончать труды свои. III Мертва почти жена лежит, Но плешь седого старца тамо, Он слезть, пришедши в жар, не мнит, Ебет ее еще упрямо,
Брадой махая с клобуком, Ревет как вол он разъяренны, Что еть телицу устремленны, Ничуть неслабшим елдаком. IV Едва души осталась часть В жене смертельно заебенной, Святы отец, вкусивши сласть, Предстал с молитвой умиленной И, скверну с хуя счистя прочь, Жену десницей осеняет И так в смиреньи ей вещает: Восстань, духовна с миром дочь! V Теперь избавлена ты мной Грехов от тягостного бремя Моей святительской елдой, С сего не будешь боле время Во беззаконьях жизнь влачить,	Но ставши мною уебенна, Ты стала в святость облеченна, Сподобившись мой зуд смяхчить. VI Познав, священно ебена, Жена желанну ту отраду, От всех грехов что прощена И что не должно боле аду Уж ей страшиться наконец, Последни силы собирает, Глаза на старца обращает, Вопит: Святой, святой отец! – VII Рекла и дух пустила свой, Лежит тут тело умерщвленно, Открыта жопой и пиздой, В крови, в сраму, все обагренно. Монах изволил много еть, Тем страстотерпица скончалась,
Вздохнув, покойница усралась, Когда невмочь пришло терпеть. VIII О, ты, священный ермонах, Счищающий грехи биткою, Меня и вчуже объял страх, Как ты храбрился над пиздою. Я муки все хочу стерпеть, А в век веков ради прощенья От страшна хуя разъяренья Тебе, монах, не дамся еть. Сражение между хуем и пиздою о первенстве* Поема Не славного я здесь хочу воспеть Приапа, Хуям что всем глава, как езуитам папа, Но в духе я теперь сраженье возвещать, В котором все хуи должны участье брать,	И в славу их начать гласить пизду такую, Котора первенства не уступает хую. Везде она его, ругаясь, презирает, Всё слабостью его предерзко укоряет И смело всем хуям с насмешкой говорит: – Из вас меня никто не может усладить. Во всех почти местах вселенной я бывала И разных множество хуёв опробовала, Но не нашла нигде такого хуя я, Чтоб удовольствовать досыта мог меня, За что вы от меня все будете в презреньи И ввек я против вас останусь в огорченьи, Которое во мне до тех продлится пор,
Пока не утолит из вас кто мой задор, Пока не сыщется толь славная хуина, Который бы был толст, как добрая дубина, Длиною же бы он до сердца доставал, Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял И, словом, был бы он в три четверти аршина, В упругости же так, как самая пружина. Хуи, услышавши столь дерзкие слова, Пропала, – мнят, – с пиздой ввек наша голова, С тех самых пор, как мы на свете обитаем И разные места вселенной обтекаем, Таскаемся везде, уже есть с двадцать лет,	И думаем, что нас почти весь знает свет, Ругательств же таких нигде мы не слыхали, Хоть всяких сортов пизд довольно мы ебали. Что им теперь начать, сбирают свой совет. Знать, братцы, – говорят, – пришло покинуть свет, Расстаться навсегда с злодейскими пиздами, С приятнейшими нам ебливыми странами. Мы вышли, кажется, длиной и толстотой, И тут пизды вничто нас ставят пред собой. Осталася в одном надежда только нам, Чтобы здесь броситься по бляцким всем домам,
Не сыщится ль такой, кто нас бы был побольше, Во всем бы корпусе потверже и потолще, Чтоб ярость он пизды ебливой утолил И тем её под власть навек бы покорил. Последуя сему всеобщему совету Раскинулись хуи по белому все свету, Искали выручки по всем таким местам, Где только чаяли ебливым быть хуям. По щастью хуй такой нечаянно сыскался, Который им во всём отменным быть казался: По росту своему велик довольно был И в свете славнейшим ебакою он слыл, В длину был мерою до плеши в пол-аршина,	Да плешь в один вершок – хоть бы куды машина. Он ёб в тот самый час нещастную пизду, Которую заеть решили по суду За то, что сделалась широка черезмеру, Магометанскую притом прияла веру; Хоть абшита совсем ей не хотелось взять, Да ныне иногда сверх воли брать велят. Хуи, нашед его в толь подлом упражненье, Какое сим, – кричат, – заслужишь ты почтенье? Потщися ты себя в том деле показать, О коем мы хотим теперь тебе сказать. Проговоря сие, пизду с него снимают,
В награду дать ему две целки обещают, Лишь только б он лишил их общего стыда, Какой наносит им ебливая пизда. Потом подробно всё то дело изъясняют И в нем одном иметь надежду полагают. Что слыша, хуй вскричал: «О вы, мои муде! В каком вам должно быть преважнейшем труде. Все силы вы свои теперя истощайте И сколько можете мне крепость подавайте». По сих словах хуи все стали хуй дрочить И всячески его в упругость приводить, Чем он оправившись так сильно прибодрился,	Хотя б к кобыле он на приступ так годился. В таком приборе взяв, к пизде его ведут, Котора, осмотрев от плеши и до муд, С презреньем на него и гордо закричала: – Я больше в два раза тебя в себя бросала. Услышав хуй сие с досады задрожал, Ни слова не сказав, к пизде он подбежал. Возможно ль, – мнит, – снести такое огорченье? Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье. И тотчас он в нее проворно так вскочил, Что чуть было совсем себя не задушил. Он начал еть пизду, все силы истощая,
Двенадцать задал раз, себя не вынимая, И ёб её, пока всю плоть он испустил, И долго сколь стоять в нём доставало сил. Однако то пизде казалося всё дудки. Еби, – кричит она, – меня ты целы сутки, Да в те поры спроси, что чувствую ли я, – Что ты прескверный сын, хотя ебёшь меня, Ты пакостник, не хуй, да так назвать, хуёчик, Не более ты мне, как куликов носочик. Потом столкнула вдруг с себя она ево, Не стоишь ты, – сказав, – и секеля мово, Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться,	Тебе уж от меня сухому не свернуться, Заёбинами ты теперь лишь обмочен, А в те поры не тем уж будешь орошон, Я скверного тебя засцу тогда как грека И пострамлю ваш род во веки и в век века. Оправясь от толчка, прежалкий хуй встает И первенство пизде перед собой дает, Хуи ж, увидевши такое пострамленье, Возможно ль снесть, – кричат, – такое огорченье? Бегут все от пизды с отчаяния прочь, Конечно, – говорят, – Приапова ты дочь. Жилища все свои навеки оставляют
И жить уж там хотят, где жопы обитают. По щастью их тот путь, которым им иттить И бедные муде в поход с собой тащить, Лежал мимо одной известной всем больницы, Где лечатся хуи и где стоят гробницы Преславных тех хуёв, что заслужили честь И память вечную умели приобресть. За долг они почли с болящими проститься, Умершим напротив героям поклониться. Пришед они туда всех стали лобызать И странствия свого причину объявлять, Как вдруг увидели старинного знакомца	И всем большим хуям прехрабра коноводца, Который с года два тут в шанкоре лежит, От хуерыка он едва только дышит. Хотя болезнь его пресильно изнуряла, Но бодрость с тем совсем на всей плеши сияла. Племянником родным тому он хую был, Который самого Приапа устрашил. Поверглись перед ним хуи все со слезами И стали обнимать предлинными мудами. Родитель будь ты нам, – к нему все вопиют, – Пизды нам нынече проходу не дают, Ругаются всё нам и ни во что не ставят, А наконец они и всех нас передавят.
Тронися жалостью, возвысь наш род опять И что есть прямо хуй, ты дай им это знать. Ответ был на сие болящего героя: – Я для ради бы вас не пожалел покоя, Но видите меня: я в ранах весь лежу, Другой уже я год и с места не схожу, От шанкора теперь в мученьи превеликом И стражду сверх того пресильным хуерыком, Который у меня мои все жилы свел. Такой болезни я в весь век свой не имел; Стерпел ли б я от пизд такое оскорбленье – Я б скоро сделал им достойно награжденье.	Такой ответ хуёв хоть сильно поразил, Однако не совсем надежды их лишил. Вторично под муде все плеши уклоняют, К войне его склонить все силы прилагают. Одно из двух, – кричат, – теперь ты избери: Иль выдь на бой с пиздой, иль всех нас порази. Тронулся наш герой так жалкою мольбою. Ну, знать, что, – говорит, – дошло теперь до бою, Вить разве мне себя чрез силу разогнуть И ради уже вас хоть стариной тряхнуть. Проговоря сие, тот час он встрепенулся, Во весь свой стройный рост проворно разогнулся,
В отрубе сделался с немногим в три вершка, Муде казалися как будто два мешка, Багряна плешь его от ярости сияла И красны от себя лучи она пускала. Он ростом сделался почти в прямой аршин И был над прочими как будто господин. Хуи, узрев его в столь красной позитуре, Такого хуя нет, – кричат, – во всей натуре, Ты стоишь назван быть начальником хуёв, Когда ни вздумаешь, всегда ети готов. Потом, в восторге взяв, на плеши подымают, Отцом его своим родимым называют,	Всяк силится ему сколь можно услужить И хочет за него всю плоть свою пролить. Несут его к пизде на славное сраженье. Будь наше ты, – кричат, – хуино воскресенье. С такою помпою к пизде его внесли, Что связи все её гузенны потрясли – Она вскочила вдруг и стала в изумленьи, Не знала, что начать, вся будучи в смятеньи. А хуй, узрев пизду, тотчас вострепетал, Напружил жилы все и сам весь задрожал, Скочил тотчас с хуёв и всюду осмотрелся, Подшед он к зеркалу, немного погляделся,
Потом к ней с важностью как архерей идёт И прежде на пизду хуерыком блюёт, А как приближился, то дал тычка ей в губы. Мне нужды нет, – вскричал, – хоть были б в тебе зубы. Не трушу я тебя, не страх твои толчки, Размычу на себя тебя я всю в клочки И научу тебя, как с нами обходиться, Не станешь ты вперед во веки хоробриться. По сих словах тотчас схватил пизду за край. Теперя, – говорит, – снесу тебя я в рай. И стал её на плешь тащить сколь было силы. Пизда кричит: «Теперь попалась я на вилы».	Потом, как начал он себя до муд вбивать, По всей её дыре как жерновы орать, Пизда, почувствовав несносное мученье, Умилосердися и дай мне облегченье, Клянусь тебе, – кричит, – поколь я стану лсить, Почтение к хуям ввек буду я хранить. Однако жалоб сих не внемля хуй ни мало До тех пор ёб, пока движенья в ней не стало. А как увидел он, что чувства в ней уж нет, То, вышед из нее, сказал: «Прости, мой свет, И ведай, что хуй пред вами верх имеют, Пизды их никогда пренебрегать не смеют,
Но должны к ним всегда почтение иметь, Безотговорочно всегда давать им еть». С тех самых пор хуи совсем пизд не страшатся, Которы начали пред ними возвышаться, И в дружестве они теперича живут, Хуи пизд завсегда как надобно ебут. По окончании сего толь славна бою Прибегли все хуи к прехраброму герою, Припадши начали от радости кричать: – Нам чем великого толь мужа увенчать, Который весь наш род по-прежнему восставил, Геройство же свое до самых звезд прославил.	Мы вместо лавр тебя пиздами уберём И даже до небес хвалой превознесём. Красуйся, наш герой, и царствуй над пиздами, Как ты начальствуешь над всеми здесь хуями. Епистолы* Епистола I От хуя к пизде Прости мою вину, почтенная пизда, Что днесь осмелилась писать к тебе елда. Хуй чести знать тебя еще хоть не имеет, Однако почитать достоинство умеет; Он слышит о тебе похвальну всюду речь И для того к себе он в дружбу мнит привлечь, В таких же чтоб об нем ты мненьях пребывала,
Какие ты ему собой, пизда, влиала. Желание его ни в чем не состоит, Лишь только б изъяснить, как он всегда стоит, Тобою ободрен, как крепость получает, Как новые тобой утехи ожидает. Как в мысль, когда пизда лишь только ни придешь, Из мысли ты его никак уж не уйдешь. Колико с горести ручьев ни проливает, Что долго он твою приязнь не получает, Не знаю я причин тех праведных сказать, Чем можешь ты меня так много побуждать, Куда ни обращусь – все власть твою являет,	И все меня к тебе насильно привлекает. Пространнейший мой ум как на плешь ни взвожу, Везде тебя, пизду, в природе нахожу. Муде, мои друзья, последнее созданье, Имеют внутрь к тебе сердечное желанье, Послышат где тебя – отдыху не дают И склонности свои тот час в меня лиют, Твердят оне, чтоб я с тобою повидался, Припав чтобы к тебе, с тобой поцеловался И слезным с радости потоком омочил, К своим чтобы тебя приязням приучил, Они же искренно тебя хотят обнять, Уста твои к себе приятно прижимать.
Итак, скончав, прошу, прими сие писанье, Почтенная пизда, которого желанье, Лишь в дружбе чтоб тебе быть с хуем, изъяснить, А хуй тебя давно, пизда, достойно чтит. Епистола II От пизды к хую Могущая елда, сияюща лучами, Имеюща приязнь с почтенными мудами, Писание твое принять имела честь С восторгом радостным и оное прочесть. Прочетши ж оное, творю благодаренье За то, что многое ты изъявил хваленье, Которого однак совсем не стою я. Чем ласковость твоя почтила так меня?	Приязни, хуй, со мной ты ищешь заведенья, Колико на мое попал ты вожделенье, Сама давно того желает уж пизда, Чтоб мне была твоя знакома бы елда И с нею чтобы я имела обхожденье, Вседневное к себе с мудами посещенье. Не буду я писать здесь радости моей, Какую получу я, встретивши друзей. Ты пишешь, хуй, ко мне, что будешь целоваться, Мудами будешь ты бесчетно обниматься, Но слабости пизды ты должен, хуй, простить, Что так красно она не может изъяснить, Витийствами твоя как плешь преиспещренна,
Довольно скажет так пизда тебе смиренна: Не буду, свет, тебя я просто лобызать, Но буду я тебя в засос, хуй, целовать, А будущим с тобой друзьям твоим мудам На волю обнимать я им себя отдам. Светлейшая елда, такое-то почтенье Имеет за твое пизда благодаренье. Письмо Приапу Приап, живитель пизд, восставитель хуёв, Твои дела воспеть не достает мне слов. Через тебя хуи победами гордятся, И целки чрез тебя мошнами становятся. Се с просьбой пред тобой ебака предстоит,	Которого теперь надежда верна льстит, Что в предприятии его ты не оставишь И к проебению на путь его направишь. В подобных случаях его ты наставлял, С довольной храбростью он целок раздирал, Через тебя всегда победой он гордился, Не сделай, чтобы он теперь ея лишился. На жертву се ему приведена пизда, Зависит от тебя за подвиги те мзда. Подай ты столько сил сей целочки к попранью, Подай ему ты сил трудов его к скончанью И сделай, чтобы век ты славился от нас,
Чтоб равно мог и он хвалить тебя в сей час, Который к ебле ты ему определяешь, В который всем хуям ты ярость посылаешь. Подай теперь его ослабшим жилам яр И в целочку всели ты равномерный жар. И так в надежде той он к делу приступает, Тобою ободрен, ети он начинает, А я все приложу старанье описать, Как с силой он твоей свой тщился хуй впехать. Елегии* Феклиста Как только первой раз узрел тебя, Феклисту, Вообразив себе твою махоню мшисту, И белых лишь твоих коснулся я колен,	Вспылали вдруг муде, елдак мой стал разжен, Битка моя, вспрыгнув, и с силой необъятной Ломилась сквозь штаны к твоей шенте приятной, Багровая вся плешь, и мой раздулся ствол И из глазу пустил от ярости рассол. С того часа шентя мое тревожит жало, Пушистой твой сычуг дерет на части скало, И нет мудам моим покою никогда, От вображения хуй ломит мой всегда. Феклиста, ты, подав тоску моей жердине, Смяхчись и не оставь меня в сей злой судьбине, Пиздою ты своей умерь мой тяжкой рык,
Уйми ты щелью мой кровавой хуерык. Я знаю про тебя: не подлая ты блятка И часто у тебя с елдой бывает схватка, И то, что у тебя не малая и пасть, Но знай, что у меня против ея есть снасть. Позволь лишь толстого вложить себе шафрану, То плотно вычищу шестом твою я рану, Я толсту колбасу в сычуг твой заколю, Оглоблею в твоем твориле замелю. Увидишь ты, что я умею как почванить, Ядреною дудой зачну как барабанить, Ошмарой пред тобой себя не остыжу, Как толстую мою кишку в тебя всажу,	Не будешь никогда ты мною недовольна, Хоть сколько ни ярись, сама ты скажешь: «полно». Не стану от тебя других скурех я чкать И свайкой лишь твою литонью ушивать. За чкваренье не дам я бляткам ни копейки, Не буду от тебя трясти и малакейки. «О ты, котора мне ети всегда давала…» О ты, котора мне ети всегда давала, А ныне презирать хуй мой навсегда стала, Твоя еще пизда мила в моих глазах, И хуй мой без нее в стенаньи и в слезах. Он стал с хуерыком, не знает, что спокойство,
Краснеется всегда, его то в жизни свойство. Когда тебя я еб, приятен был тот час, Но ебля та прошла и скрылася от нас. Однако я люблю пизду твою сердечно И буду вспоминать ея лощину вечно. Хоть и расстался я, пизда, навек с тобой И хоть не тешу хуй, теряю я покой. Увы, за что, за что мой хуй стал <столь> несчастен, За что твоей пиздой толико я стал страстен! Всю еблю у меня ты отнял, о злой рок! Хуй будет ввек ток лить, когда ты так лсесток, И после уж его с пиздою разлученья	Не будет он стоять минуты без теченья. «Владычица души, жизнь жизни ты моей…» Владычица души, жизнь жизни ты моей, Позволь несчастному слагати, ах! стих сей, Позволь мне изъяснить, колико ты прекрасна, Колико грудь моя тобою стала страстна. Но стих мой будет слаб, тебя чтоб описать, Примера нет красе и сил нет изъяснять, Но только чувствовать приятности удобно И, чувствуя, стенать и мучиться бесплодно. Язык немеет мой, и вся пылает кровь, По членам всем моим рассеяна любовь
И корень свой она внутрь сердца основала, Чертами страстными в нем зрак твой начертала. До пупа мне дошла чувствительность сия, Увы! вот знак тому, зри: рдеет плешь моя, Ослабши жилы вдруг все стали напрягаться, Ковчег несчастных муд ко стану подниматься. Я вижу смерть мою в мучении таком, Позволь, прекрасная, мне стукнуть елдаком, Хотя единой раз, меж ног твоих в зарубку. Ах! сжалься и смяхчи мою тем жестку трубку. Не мни, чтоб я желал испортить твой рубец:	Я нежно, взяв рукой, вложу в него конец И, мало двинувшись, вобью и до средины, Ты скажешь мне сама: оставь муде едины, А хуй свой весь пехай, сие приятно мне, Приятней, ах! сто раз, как я еблась во сне. Но нет, ты жалости в себе не ощущаешь И нежных слов моих, драгая, не внимаешь. Но что тому виной, и сам не знаю я, Или твоим глазам презренна плешь моя? Какие грубости, скажи, ты в ней находишь? О, бедственной задор, ты сколько мук наводишь! Когда бы я тебя в мудах не ощущал,
Я б дни мои доднесь в покое провождал. Начало горести, конец ты и средина, Тебя мне знать дала нещастная шматина, Тобою я узнал, сколь страсти жар велик И сколько может гнуть тогда в крюк хуерык. Но сколько ни мятусь и жалоб ни вещаю, Я речь опять к тебе, драгая, обращаю: Внемли, прекрасная, что я тебе скажу: Я хуй мой наголо тебе весь покажу, Возьми его рукой, коснися внизу жилы, Авослибо тебе черты те будут милы, Которы верх его украсили и плешь. Дражайшая моя! хоть тем меня утешь.	И естли щастлив я тобою столько буду, В восторге ты узришь мою природну уду, Взыграет мой елдак, восплещут и муде И будут ждать часа, когда им быть в руде. Я знаю, что тебя, мой свет, остановляет; Конечно, в памяти твоей грех обитает. Сия химера, ах! не раз уже собой Лишала красоты, утехи дорогой, Но ты уже не в те дни родилась, взрастала, Когда ложь меж людьми за правду обитала, Когда ту истиной рассудок их считал, Обман господствовал, плодами процветал.
Бывает грех на том, кто должность преступает, А должность исполнять – тут грех не обитает. Друг друга так любить, не должность ли велит? Друг друга нам любя, кто ж еться запретит? Любовь, страсть нежная, природой в нас влианна, Должна ли чем она когда быть увенчанна? Пол женской – храм ея, в его их чтит сердцах, Но мужеск пол его находит в их пиздах. В пизде любви венец, в пизде все совершенство, В пизде все щастие, в пизде все и блаженство. Дражайшая моя, вот истина, не ложь,	Дозволь уеть себя – сама ты скажешь тож, Что нет приятнее внутри хуй ощущати, Нет совершеннее утех, как подъебати. Но естли я тяжел кажуся, свет, тебе – Ляшь сверху на меня, восчувствуй хуй в себе, Тем усугубится твое к ебкам желанье, И придешь в жалость, зря мое ты подъебанье. Захочешь лечь внизу, прибавить неясных сил, Потоки пропусти, потоки так, как Нил, Которой весь собой Египет напояет И наводнением плоды он обещает. Иль лутчей способ есть, без тягости чтоб еть
И удовольствие такое же иметь: Ляшь задом ты ко мне, прекрасная, послушай: Я постараюсь сбить мой хуй с твоею клушай, Впущу его до муд и буду попирати, Ты тягости себе не будешь ощущати, Лишь подвигайся ты плотнее ко мудам. Ах, ах! – ты скажешь мне, – не масли по усам Иль обмишулкою не попади ты в жопу, Пехай, пехай в пизду свою мне жоску стопу! Когда и сей тебе противен ебли план, Все уверение мое чтишь за обман, Так можешь лечь со мной, дражайшая, и набок:	Вот ебля милая, о, коль восторг тут сладок! Одна твоя нога пусть будет под моими, Другую положи ты сверху над моими, А я свои меж их как можно помещу, Обняв тебя рукой, вертеться не пущу; В махонюшку твою, драгую щелупину, Впущу слепого я и лысого детину, Которой, бодрствуя, коснется нежных губ И сделает себе путь мягок и не груб, Что после и тебе полюбится, драгая, И нежной секелек, ебливу сласть узная, Нередко будет сам, нередко занывать И хуя моего, яряся, ожидать.
Вот весь манер, как смертные ебутся. Но вижу я, твои еще мысли мятутся. Оставь смятение хоть на единый час, Позволь себя уеть лишь только один раз! И есть еще манер, как раком еться знаю, Но то для подлости, драгая, оставляю, В нем нежность не живет, ебутся как скоты, Не разбираючи нежнейшей красоты. Клянусь еще тебе и клятвы повторяю, Что истинно тебя, не ложно уверяю: Полюбится тебе, как стану еть тебя. Душа моей души, ты мне миляй себя. Выговор от любовницы к любовнику	Товоль я от тебя, возлюбленной, ждала За то, что еть себя бесспорно отдала, Что ласки все мои тебе я истощила, Рукой твою битку всеночно я дрочила И в ебле завсегда старалась наблюдать, Тебе чтоб сладости скорее в чувство дать. Таким ли вот сие ты платишь награжденьем, Что не довольствуясь моей пизды блуженьем, Другую ты себе ети еще избрал, Со мной ты бедною сожитие прервал. Пускай хоть не прервал, но только презираешь, В пизде ты у другой, ах! чаще ковыряешь. Неужто у нее моей добрей пизда?
Неужто у нее блистает, как звезда, Что сильно так в нее и много ты влюбился? Неужто твой в ней хуй отменно заходился И сладости тебе отменные вливал, Каких ты никогда, ебя мя, не вкушал? Неужто у пизды усы у ней длиннее И секель моего и лутче и нежнее? Неужто более в ней жару и огня? Неужто подъебать гораздее меня? И яросней она еще, как я, блужуся? Неужели совсем пред нею не гожуся? Пускай то будет так, и я тебе скверна, Но скверной быв, тебе конечно уж верна,	Она же без тебя с другим всегда ебется, Откуда шанкером и плешь твоя гнетется, И тяжкой купно хуй твой носит хуерык? Затем, что у нее от ебли пиздорык. Познай, любезной мой, свое ты заблужденье, Старайся от нее иметь освобожденье, Я более тебе утех еще сыщу, Сытей твою битку я еблей насыщу, Как можно лутче я потщуся работати, Чтобы тебе на мне немного хлопотати, Скорей, чтобы еще твоя полилась кровь, Почувствуй прежнюю, мой свет, ко мне любовь, Почувствуй, ах! познай опять то вспламененье,
К котору до сего имел ты отвращенье. Яви собой опять мне тьму своих утех, Возобновят мне те и радости и смех, Презренна быв тобой, которых я лишалась, Без коих всякой час рвалась и сокрушалась. Что прибыли тебе меня собой сушить, Холодностью своей огонь во мне тушить? Что прибыли, скажи, и чем я прослужилась, Твою что дружбу зря, с тобою содружилась? Не ты ль моя беда, не ты ль сурова часть, Не ты ль моя вина, несносная напасть? Ах! ежели сие, то кто ж тому виною?	Не ты ль огонь во мне зажог своей биткою? Не ты ли сам сперва мя к ебле поощрял, Подсевши блись меня, рукою ковырял В пизде, и сделал тем в крови моей движенье, Подавши повод сам на еблю возжделенье? Конечно, ето так! – воспомни сам, мой свет, Потом и рассуди, винна ль я или нет. Я сделалась тебе во всем тогда послушной, На сердце положась, на нрав великодушной. Совсем тебе, мой свет, я в руки отдалась, И воля и покой твоей рукой взялась. Но ежели меня в свои ты принял руки,
На что ж моришь меня теперя в злейшей муки? Заставлена тобой теперя я страдать, Без хуя бедной мне метаться, тосковать, В неделю я с тобой пять раз лишь уебуся, А протчия все дни говею и пощуся. Но может ли так жить на свете хоть одна, Которая б была так мало ебена? Любовница и так во скуке пребывала, Потоки горьких слез без хуя проливала. Коль любишь ты меня, любезной, так люби! Люби меня, мой свет, и более еби. Оставь другую ты моей в спокойство страсти, Во удовольствие моей махони пасти;	Оставь и докажи, что ты всегда правдив, Язык что у тебя отнюдь всегда нельстив. Вить помнишь, предо мной как ты ужасно клялся, Досыта как меня все дни еть обещался. А клявшись предо мной, ты так ли мя ласкал, Ты так ли припадал, ты так ли лобызал, Ты так ли целовал, ты так ли мне, ах! зрился, Каким теперь ко мне ты зверем очутился? Оставь же все сие, постыла коль тебе, Коль зрит соперница подвластным тя себе, Ебись, неверной, с ней, ебись и насыщайся, Но злобной от меня ты вести долей дайся:
Кончая на хую моржовом я свой век, Скажу, что варвар ты, свирепой человек. Пизду мою, ах! ты не мог вдовлетворить, А тем меня в мой век щастливой сотворить, – Вить радости мои, утехи все в хую, И полагаю жизнь вить в ебле всю свою, И все мое в тоске едино утешенье, Чтоб хуем дорогим имети восхищенье. Итак, прошу тебя еще я наконец, Престань другую еть и чисти мой рубец. Ах! сжалься на мое, любезной, состоянье, Пизды моей всяк час на горестно рыданье: Познай текущий в ней от похоти рассол,	Познай и залупай ты чаще мой подол. Воззри, любезной мой, как я изнемогаю, Горю каким огнем и как я содрагаю, Как еться я хочу, как чешется пизда, Пришло уж говорить теперь мне без стыда: Еби меня, утешь битки твоей хотящу, Любовным пламенем в пизде к тебе кипящу, Подай отраду мне, любезной мой, подай, Забей в меня свой хуй, забей, не вынимай. Плач пизды Нещастная пизда теперь осиротела, Сира, и вся твоя утеха отлетела, Сира, и полны слез твои теперь глаза, Ужасная тебя постигнула гроза,
Ужасная напасть совсем переменила, Из радостной пизду печальной нарядила. Утехи тем мои навек прешли теперь, Навек должна свою замазати я дверь, Ту дверь, в которую в меня входила радость, Всем чувствиям моим неизреченна сладость. К страданью лютому, к безмерной казни злой Навек сомкнута <я>: сей хуй скончался мой. Скончался и лежит, бездышен горемыка, Бездушен, недвижим, от шанкер, хуерыка. Уж нет того, уж нет, в пизде кто ликовал, Взаимные кто мне утехи подавал.	Лежит бездушна плешь, лежит се пред глазами. Неслыханная казнь, о! казнь под небесами, Какой теперь ты мне дала собой удар, Исчезла в хуе жизнь, простыл на еблю жар. Любезной хуй, навек рассталась я с тобою, Вовек, увы! и ты не свидишься с пиздою, Не будешь ты во мне гореть, краснеть и рдеть, Уж в аде не дадут тебе, ах! хуй, поеть. О! грановита плешь, котора всех прекрасней, Ты сделала меня теперя всех нещастней, Ты сладость мне вкусить свою, ебя, дала, Ты кровь во мне огнем приятнейшим зажгла,
Но ты ж теперь меня собою огорчила, Заставила страдать, ты плакать научила. Какую я себе теперь отраду дам, Когда к твоим друзьям сто раз пришед к мудам, Утех я в них себе ничуть не ощутила, Напрасно лишь себя я только возмутила. И как мне без тебя, ах! как на свете жить? Подумать страшно то, пизде без хуя быть. Подите от меня вы прочь, воображенья, И не давайте в мысль преступного прельщенья, Как будто можно мне кишкой себя пехать, И глубже в губы перст засунув, ковырять,	Тем равное себе снискати утешенье, Какое хуем я имела восхищенье. О! глупейшая мысль порочнейших людей, Распутной мерзости всесветнейших блядей, Из ада вышедши, из тартара кромечна, У чорта из штанов, о! мысль бесчеловечна! Не можно мне к тебе отнюдь преклонной быть, Без хуя чтоб себя я стала веселить. Я ввек не соглашусь принять те грубы нравы К затмению твоей, о хуй любезной! славы, Что будто без тебя возможно обойтись, Мне перстом иль кишкой досыта наетись.
Природного в себе не внемля побужденья, Лишать тебя собой достойного почтенья, Ах, нет! конечно, нет, и ето лишь мечта, Несытейших блядей напрасна суета, Которою они, весь вкус уж потеряя, Стараются его найти, пренебрегая. О, солнце! ты дано одно нас освещать, Питать собою тварь, собою украшать. Так естли без тебя не может тварь пробыти, Равно вот так пизде без хуя льзя ль прожити? Ты нужное для всей природы естество, И хуй ради пизды потребно вещество. Но, видя ты с высот теперь мое мученье,	Что с хуем мне пришло превечно разлученье, Сокрой и не мечи на мя свои лучи, Теки из ада, мрак свирепой, и мрачи; Мне все одно пришло теперь уж умирати, Без хуя ли мне быть иль свету не видати! Прости, прекрасной хуй, прости, прекрасной свет! Уж действует во мне битки претолстой вред! Закололась слоновым хуем. Сетование хуя о плеши Восплачьте днесь со мной, портошные пределы, Гузенна область вся, муде осиротелы, Дремучий темной лес, что на мудах растет, Долина мрачная, откуда ветр идет,
Восчувствовавшие бобонами мученье Пахи нещастные! С задору и терпенья Ты, чашник на портках, ты, гулфик на штанах, И вы, сидящие плотицы на мудах, Восплачьте днесь со мной, восплачьте, возрыдайте, Коль боли нет у вас, так хую сострадайте! Румянейшая плешь с злосердною судьбиной, Лишился я тебя, мой друг, мой вождь любимой! Свирепа от меня тебя, ах! смерть взяла, Прелютым шанкером плешь прочь и отгнила. О! нестерпима боль! о, злейшее мученье, Чего лишился хуй в твоем, ах! разлученье!	Всего меня могло что токмо веселить, Всего не можно мне лишь то изобразить. О, рок! окроме ран, которыми терзаюсь, Окроме струпов тех, которыми строгаюсь, Окроме той беды, что гниль мне нанесла, Лишился я тобой приятна ремесла, Того, которым я всегда одушевлялся И коим в тме утех дражайших наслаждался, Лишился… Небеса! пизда не даст мне еть, Ах! можно ль хую быть без ебли и терпеть? Нет, даст! Отчаянье мое в том есть напрасно, Коль кочнем уж пизда ебется также сластно,
Так что ей нужды в том, что плеши нет моей? Чесаться все равно, чем ни чесаться б ей. Конечно, так. О, нет! ты представленье лестно, Мечтательная мысль: что создано совместно, То должно уж всегда совместно пребывать. Как, как же будет хуй без плеши работать? Свиреп мой рок, свиреп, и зла моя судьбина, Напасть моя ничем теперь не излечима. Оставить должно то, чтоб радость мне иметь, Веселье мне прошло, я должен грусть терпеть. Коль бедная битка оставлена от плеши,	Нельзя тебе уж еть, не токмо пробить бреши. Не вкусишь никогда вкушаемых утех, Пиздам теперь не хуй, а более ты смех. Но что пиздам! нельзя стрясти и малакейки, Погибли все мои прошедшие затейки. Тем бедствием, познал которое я днесь, Пренещастлив теперь во век свой буду весь И в крайность крайнею и тучу повергаюсь, Неизъясненно зло, чего тобой лишаюсь. Рассеяна вся мысль, и ум исчез весь мой, Ах, как расстался я со плешью дорогой, С тобой расстался я, багряная елдина,
С тобою, спутница моя неизменима; Тебя уж нет со мной, и твой сокрылся зрак, Без плеши палка стал теперь я, не елдак. На отьезд в деревню Ванюшки Данилыча С плотины как вода, слез горьких токи лейтесь, С печали, ах! друзья, об стол и лавки бейтесь, Как волки войте все в толь лютые часы, Дерите на себе одежду и власы, Свет солнечный, увы, в глазах моих темнеет, Чуть бьется в жилах кровь, всяк тела член немеет. Подумайте, кого, кого нам столько жаль, Кто вводит нас в тоску и смертную печаль?	Лишаемся утех, теряем все забавы! Отеческая власть, раскольничьи уставы В деревню Ваньку днесь влекут отсюда прочь. Ах, снесть такой удар, конешно, нам не в мочь! О, лютая напасть, о, рок ожесточенны, Тобою всех сердца печалью пораженны. С пучиной как борей сражается морской, Колеблются они, терзаются тоской, Трепещут, мучатся, стон жалкой испускают, С деревней Ярославль навеки проклинают. Провал бы тебя взял, свирепый чорт отец, Бедам что ты-таким виновник и творец.
Ах, батюшка ты наш, Данилыч несравненный, Стеклянный изумруд, чугун неоцененный, Наливно яблочко, зеленый виноград, Источник смеха, слез и бывших всех отрад, Почто, почто, скажи, нас сирых оставляешь, В вонючий клев почто от нас ты отъезжаешь, Отъемля навсегда веселье и покой, Безвременно моришь нас смертною тоской. Неужели у нас вина и водки мало, Ликеров ли когда и пива не ставало? С похмелья ль для тебя не делали ль селянки, И с тешкой не были ль готовы щи волвянки?	Не пятью ли ты в день без памяти бывал, Напившись домертва, по горницам блевал? В Металовку тебя не часто ли возили, Посконку курею чухонками дрочили? Разодранны портки кто, кроме нас, чинил? Кто пьяного тебя с крыльца в заход водил? Понос, горячка, бред когда тя истощали, Не часто ли тогда тебя мы навещали? Не громко ль пели мы в стихах твои дела, Не в славу ли тебя поэма привела? Противны ли тебе усердье, наша дружба, Любовь, почтение, пунш, пиво, водка, служба?
Чем согрешили мы, о небо, пред тобой, Что видим такову беду мы над собой? С кем без тебя попить, поесть, с кем веселиться, В компаньи поиграть, попеть, шутить, резвиться? Разгладя бороду и высуча уски, Искали мы площиц и рвали их в куски. Прекрасные уж кто пропляшет нам долины, Скачки в гусарском кто нам сделает козлины, Кто с нами в Петергоф, кто в Царское Село?.. Куда ж теперь тебя нелехка понесло? Забавно ль для тебя дрова рубить в дубровах, В беседах речь плодить о клюкве и коровах.	Хлеб сеять, молотить, траву в лугах косить, Телятам корм в хлевы, с реки – ушат носить, За пегою с сохой весь день ходить кобылой, Спать, жить и париться с женой, тебе постылой, Обдристаны гузна ребятам обтирать, Гулюкать, тешить их, кормить, носить, качать, Своими называть, хотя оне чужие, Неверности жены свидетельства живые, С мякиной кушать хлеб, в полях скотину пасть, От нужды у отца алтын со страхом красть, С сверчками в обществе пить квас всегда окислой,
От скуки спать, зевать, сидеть с главой повислой? Лишь в праздник станешь есть с червями ветчину И рад ты будешь, друг, простому там вину. Увидишь, как секут, на правеж как таскают, По икрам как там бьют, за подать в цепь сажают. С слезами будешь ты там горьку чашу пить, Оброк свой барину по трижды в год платить. Отца от пьяного, от матери сердитой, Прегадкой от жены, но ревностью набитой Услышишь всякий час попреки, шум и брань, Что их ты худо чтишь, жене не платишь дань.	Босой в грязи ходить там будешь ты неволей, Драть землю, мало спать, скучать своею долей. Не будет у тебя с попом ни мир, ни лад, Хоть записался здесь с отцом в двойной оклад. Но что за глас теперь внезапу ум пленяет? Приятнейшую весть нам брат твой возвещает! Каку премену вдруг мы чувствуем в себе, Надежды всей когда лишились о тебе. О, радостная весть, коль мы тобой довольны, Каким восторгом всех сердца и мысли полны! Тобою паче всех днесь дух мой напоен, Превыше облаков весельем восхищен.
Смяхчился наконец наш рок ожесточенный! Что слышу, небеса, о день стократ блаженный! Данилыча отец прокляту жизнь скончал, Он умер, нет – издох, как бурый мерин пал. Нас Ванька в Питере уже не оставляет, Присутствием своим всех паки оживляет. Минуту целую не осушал он глаз, Повыл, поморщился, вздохнул, сказал пять раз: – Анафема я будь, с Иудой часть приемлю, Чтоб с места не сойтить, пусть провалюсь сквозь землю, Родителя коль мне теперь не очень жаль, Хоть стар уже он был и пьяница, и враль.	Что ж делать, быть уж так, вить с богом мне не драться, Но пивом и вином пришло уж утешаться. – А ты днесь торжествуй, приморская страна, С небес что благодать тебе така дана. Гаврилыч, маймисты, прохожи богомольцы, Данилыча друзья, вседневны хлебосольцы, Вы, красный, лыговской, горелый кабаки, Полольщицы и вы, пьянюги бурлаки, Ток пива и вина здесь щедро изливайте, Стаканы, ендовы до капли выпивайте, Пляшите, пойте все, весельем восхитясь, Данилыч что теперь уж не покинет нас.
И ты, задушный друг, кабацкий целовальщик, Гортани ванькиной прилежный полоскальщик, Веселья в знак ему огромный пир устрой И с пивом свежую ты бочку сам открой, В воронку затруби, трезвонь в котлы и плошки, Пригаркни, засвищи, взыграй в гудок и ложки, Руками восплещи, спустя портки скачи, Слух радости такой повсюду разомчи! Басни и притчи* Подьяческая жена и поп Покаялась попу подьяческа жена, Что в девушках она Довольно выпила вина. Да это малый грех и только лишь безделка,	Примолвила она, – расселась щелка, И вышла замуж я не целка. О, глупая пизда, – вскричал наш поп, – На что ты так напивалась И еть без панциря давалась. Пизда твоя теперь во ад уже попалась. Я всем тебя, что есть на свете, прокляну И припущу к тебе во аде сатану, Чтоб он тебя в клочки, ебену мать, разъеб И после мокрым бы ударил хуем в лоб Или в висок, Чтоб из пизды твоей посыпался песок. Я сам взял не целку попадью, Однако ее ладью Я сам же прохватил И хуй в нее влупил
И собственную плешь заколотил. Так стало то не грех, Что поп Уеб И на пизде расчистил мех. Когда попы ебут, Не грех в пизду кладут, Не беззаконием на секель дуют, Поповичев они в пизду мудами суют. А ты духовный чин пиздою не почтила И с светскими свою пизду проколупила, Так будь ты проклята, сатана. При сих словах подьяческа жена Немного наклонилась, Как будто жопою сесть на хуй норовилась, Оскалила пизду и подняла подол, Священник задрожал, колико был ни зол.	Пизда в смирении две губы ужимала И секелем попа на милость привлекала, И словом так умильно тут мигала, Что постная в попе кровь тотчас заиграла И хую голову яряся подымала. Вострепетала плешь, хуй рясу прочь отклячил, Поднявши лысой лоб, Вскочил в восторге поп И в грешницу сию он хуй до муд впендрячил. Рвался, потел, Не только хуй один, муде он вбить хотел, Однако пизда еще узка, А от муд мошна не кругла, не плоска. Не влезли яйцы, хоть сколько не толкались, А действующие уж оба запыхались
И непосредственно ебясь они мешались, Попова сила пала И не поправилась. Другая подъебала. Оставил поп пизду и хуй в ножны вложил, Оборотяся к ней, смиренно говорил: Кто в свете не таков, Прощаю, Разрешаю От всех тебя грехов. Коза и бес Случилося козе зайти когда-то в лес. Навстречу – бес Попался животине. По едакой причине Коза тряхнула, Хвостом махнула, Вернула рожками, Прыгнула ножками И ненарочно, Только точно Попала чорту на елдак И слезть с него не знала как. С такого страху	Усрала рубаху. Вертит дырой – У чорта хуй сырой, Ебет как пишет, Коза чуть дышит, Визжит, блеет и серит, А чорт ни в чем козе не верит, К мудам подвигает И прижимает. Наебся бес И скрылся в лес. На козий крик Сбежались вмиг Все звери, и медведь Стал козу еть. Еб волк ее и заяц, Потом Зосима-старец И все монахи С сермяжными рубахи. Потом гады и птицы В пизду козе совали спицы. Госпожа и парикмахер Не сила иногда пылающей любви, Которая у нас в крови Колеблет постоянство,
Смягчает и тиранство, Старух и стариков в соблазн ведет И всех умы во плен берет: А нечто есть еще, сто крат любови слаще, Что в заблуждение людей приводит чаще, То нежнее сласти той, Что названа у нас девичьей красотой. Девица ту красу в один раз потеряет, Потом к забаве дверь мущинам отворяет. Любовь быть без сего не может горяча, Как без огня свеча. А в сласти ж без любви приятность одинака, Утешна сладость всяка. Изображение одно тех нежных дум В восторг приводит дух и затмевает ум.	А сладость нежная любви не разбирает, Нередко и пастух с дворянкою играет, Тут нет любовничьих чинов, Ниже приятных слов. Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков. Но только ли того, бывает вся суть в мире, Пол женский жертвует Венериной кумире, И утешает жен не муж, а кто иной, Хороший и дурной. Боярыню – чернец, француз – графиню, Иль скороход – княгиню. И со сто есть таких примеров, не один, Мужик ту веселит, каку и Господин. Всех чаще у госпож: те в милости бывают,
Которы учат их иль петь, иль танцевать, Или на чем играть. Иль кои волоски им неясно подвивают. У барынь лишь одних то введено в манер, Чтоб сладость без любви вкушать, и вот пример. К боярыне богатой Ходил щеголеватый Уборщик волосов, Не знаю, кто таков. Ходил к ней десять дней или уж три недели, Он часто заставал ее и на постели. А барыня хотя б была непригожа, Да имя Госпожа, И новомодные уборы и наряды, Умильные их взгляды, Приятная их речь И в нечувствительном возмогут кровь зажечь.	О! сколь приятно зреть Госпож: в их беспорядке, Когда они лежать изволят на кроватке, Приятный солнца луч сквозь завесы блестит, Боярыня не спит. Вдова ее тогда иль девка обувает, Чулочки надевает. Какая это красота, Сорочка поднята И видна из-под ней немножко Одна прекрасна ножка, Другая вся видна лежит. Наруже нежно тело. О! непонятно дело. Лишь только чьим глазам представится сей вид, Приятным чувством мысль в минуту усладит. Потом боярыня, с постели встав спокойно,
Куда ни вскинет взор, Все в спальне у нее стоят в порядке стройном: С сорочкою вдова, у девок весь убор, Там держит кофишенк ей чашку шоколаду, Тут с гребнем перукер: те люди на подбор, И повеления ждет всяк от ея взгляду. Кто в спальню допущен, быть должен очень смел, Коль в милость Госпоже желает повтереться, Так чтоб ухватки все те нужные имел, Какими только льзя от барынь понагреться. Французы смелостью доходят до всего И в пышну входят жизнь они из ничего. Из наций всех у нас в народе	Французы больше в моде: А этот перукер несмел был и стыдлив, Не так как этот сорт живет поворотлив. Благопристойность им всегда та наблюдалась, Когда боярыня поутру одевалась И обувалась. Из спальни в те часы всегда он уходил, Чем барыню на гнев нередко приводил, Но гнев ее тогда был только до порога. Прошло недель немного. Уборщик к этому насилу попривык И стал не дик. Из спальни не бежит он в комнату другую, Когда зрит Госпожу в сорочке иль нагую, Тогда-то Госпожа уборщику тому
Такое дело поручила И научила Мущине одному Пересказать о том, что им она пленилась, А, говоря, сама в лице переменилась. Ведь ясно показав, что дело о пустом И нужда ей не в том, Мысль женска слабости не может утаиться, Когда она каким вдруг чувством воспалится. Стремление ее все взор изображал, Что жар в ней умножал. Тут руку Госпожа уборщику пожала, Амурный знак давала. Но ей в смущении сего казалось мало, Отважности его она не подождала. Нетерпеливо ей хотелось веселиться,	Так стала Госпожа с уборщиком резвиться. И будто бы его, играя, обняла, Потом еще, еще и, много обнимая, И тут, и там его хватала, Спустилась вниз ее рука и то достала, Что раскаляет их нежнейшие сердца, Исправно все нашла в тот час у молодца, Но в этот только раз не сделала конца: А только нежною рукою подержала, Сама от сладости дрожала: Уборщик стоя млел. Вообрази себе, читатель, эту муку, В таком уборщик мой огне тогда горел, Каким его дух чувством тлел.
Он также протягал дрожащую к ней руку И уж открытую у ней грудь нежну зрел, А так он был несмел, Что дотронуться к ней не мог ни разу И будто ожидал на то приказу. Прошло так много дней, Ходил уборщик к ней. Им только Госпожа себя лишь веселила Так, так ей было мило. Вдруг лежа на софе изволит затевать, Чтоб голову у ней лежачей подвивать, Уборщик исполнял ея охоту И начал продолжать свою работу. А барыня его тут стала щекотать, Потом за все хватать И добралась к тому, что ей так нужно,	Играть ей с ним досужно: Поступком этим стал уборщик мой вольней И начал он и сам шутить так с ней, Как шутит с ним она. Он так же тоже в точку Отважился сперва боярыню обнять И в грудь поцеловать, А там и юбочку немножко приподнять, Потом уж приподнял у ней он и сорочку И дотронулся чуть сперва к чулочку: Сам губы прижимал свои к ее роточку. И уже от чулка Пошла его рука Под юбку дале спешно С степени на степень, Где обитает та приятна тень, Которую всем зреть утешно.
Дограбилась рука до нежности там всей И уж дурила в ней И вон не выходила, Утеху Госпожа себе тем находила, Уборщик нет. Не шел ему на ум ни ужин, ни обед, Какая это, чорт, утеха, Что сладость у него лилася без успеха. Не раз он делал так, Боярыне скучая, О благосклонности прямой ей докучая, Смотря на ее зрак, Лишь чуть приметит он ее утехи знак, Котору Он в саму лучшу пору У ней перерывал, Прочь руку вынимал И чувство усладить совсем ей не давал. Сердилась Госпожа за то, но все немного	И не гораздо строго, Хотя сперва и побранит, Но тот же час опять приятно говорит. Нельзя изобразить так живо тот их вид, В каком был с Госпожой счастливый сей детина, Какая то глазам приятная картина; В пресладком чувстве Госпожа, Грудь нежну обнажа И на софе лежа Спокойно, Не очень лишь пристойно И чересчур нестройно. Прелестны ножки все у ней оголены, Одна лежала у стены В приятном виде там мужскому взору, Другая свешена с софы долой, Покрыта несколько кафтанною полой,
А руки у нее без всякого разбору. Одна без действия, друга ж ея рука Была уж далека, И в ней она тогда имела Приятную часть тела. Уборщик без чинов подле ея сидел И неучтиво всю раздел. Его рука у ней под юбкою гуляла, Тем в сладость Госпожу влекла. Прохладна влажность у нея текла, Но и опять ей ту приятность обновляла, Вот их картина дел. Уборщик мнил тогда, что нет ни в чем препятства, И только лишь взойти хотел На верх всего приятства, Как барыня к себе вдруг няньку позвала	И тем намеренье его перервала. К ним нянюшка вошла, Уборщик отскочил тогда к окошку, А барыня дала погладить няньке кошку, Приказывала ей себя не покидать. С уборщиком одним, он скуку ей наносит, Что невозможного у ней он просит, А ей того ему не можно дать, Тут будто не могла та нянька отгадать И стала говорить о дорогом и нужном: О перстнях, о часах, о перлице жемчужном, А барыня твердит, ах, нянька, все не то, Мне плюнуть тысяч сто, А то всего дороже, А нянька о вещах тож да тоже,
Тут барыня опять знак нянюшке дала, Оставить их одних, вон нянька побрела. Жестоко было то уборщику обидно, Велику перед ней он жалобу творит И уж бесстыдно Тогда ей говорит: – Сударыня моя, какая это шутка, В вас нет рассудка, Я не могу терпеть, Не мало дней от вас я мучусь без отрады, Я чувствую болезнь с великой мне надсады, Недолго от того и умереть. А барыня тому лишь только что смеялась И, отведя его к себе, с ним забавлялась Опять игрой такой, Держала все рукой.	Уборщик, вышед из терпенья, Насилу говорит от многого мученья: – Что прибыли вам в том, понять я не могу! – Ответствует она, – французский это «gout». – Чорт это «gout» возьми, – уборщик отвечает, Что скоро от него и жив он быть не чает. Меж: этим на бочок боярыня легла И в виде перед ним другом совсем была, Как будто осердилась, Что к стенке от него лицом поворотилась. Середня ж тела часть, Где вся приятна сласть, На край подвинута была довольно. Уборщик своевольно
Прелестное у ней все тело обнажил, Однако Госпожу он тем не раздражил, Она его рукам ни в чем не воспрещала, А к благосклонности прямой не допущала И не желала то обычно совершить. Уборщик от ее упорства Уж стал не без проворства, Стараясь как-нибудь свой пламень утушить. Его рука опять залезла к ней далеко, И палец и другой вместилися глубоко: Куда не может видеть око. Сей способ к счастию тогда ему служил, Меж теми пальцами он третий член вложил. На путь его поставил	И с осторожностью туда ж его поправил. А барыня того Не видит ничего, Но только слышит, От сладости она тогда пресильно дышит. Уборщик к делу тут прямому приступает, Он с торопливостью те пальцы вынимает, А член туда впускает, Но как он утомлен в тот час жестоко был, С боярыней играя, Не только не успел достигнуть дну он края, И части члена он, бедняжка, не вместил, Как сладость всю свою потоком испустил. Тут вставши Госпожа и молвила хоть грозно, Что дерзко с нею он отважился сшутить,
Да так тому и быть, Раскаиваться поздно, И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть, Велела дверь тогда покрепче запереть, Потом к порядочной звала его работе. А у него И от того Была еще рубашка в поте. Так он тут Госпоже изволил доложить, Что ей не может тем так скоро услужить, Тут барыня ему сама уж угождала, С нетерпеливостью рукою ухватя И нежа у него подобно как дитя. И шеколатом то бессильство награждала, В той слабости ему тотчас тем помогала. Тогда-то уж игра прямая потекла,	Бесперестанно тут друг друга забавляли, Друг друга целовали. Понравился такой боярыне убор, И он с тех пор Нашел свои утехи И тешил Госпожу без всякия помехи. Беседа Вдовицы молодицы И красные девицы, Которы побелее, Которы порезвее, Которы постатнее, Которы повольнее, Все вместе вечерком Сбираются комком, И сидючи рядком, Прядут за гребешком. Тут набожны пиздищи Не ходят на игрищи. Бывают только шлюшки, Те миленьки игрушки, Которые добрей Всех прочих до блядей, Которы помышляют,

End of preview. Expand in Data Studio

README.md exists but content is empty.

Downloads last month: 3

Size of downloaded dataset files:

511 kB

Size of the auto-converted Parquet files:

276 kB

Number of rows:

288