mhr
stringlengths
0
1.63k
rus
stringlengths
0
1.74k
Мемнан ош кинде ыле, киндымат шульым.
Хлеб с нами белый был, я тоже ей отрезал.
— «Пурлза, манам, корнылан.
"Выкушайте, говорю, на дорогу-то.
Кеч изишак, манам, ыреда».
Ничего, хоть согреетесь немного".
Тиде жапыште тудо колошым чия ыле, чийымыжымат чарныш, мыйын велыш савырнен ончыш-ончышат, вара вачыжым шупшылын ойла:
Она калоши надевала, бросила надевать, повернулась ко мне, смотрела, смотрела, потом плечами повела и говорит:
— Могай те айдеме улыда!
— Что это за человек такой!
Те йӧршеш ушдымо улыда, очыни.
Совсем вы, кажется, сумасшедший.
Молан, манеш, тендан чайдам йӱаш тӱҥалам!
Стану я, говорит, ваш чай пить!
— А тыгай ой мыланем неле ыле: кызытат шарнем, чурием тул гай ырыш.
— Вот до чего мне тогда обидно стало: и посейчас вспомню, кровь в лицо бросается.
Теве, тендам налаш, те вет мемнан кинде-шинчалым кочкаш огыда йырне.
Вот вы не брезгаете же с нами хлеб-соль есть.
Але адак: господин Рубановым наҥгаенна, — штаб-офицерын эргыже, тудат пырляк кочкеш ыле.
Рубанова господина везли, — штаб-офицерский сын, а тоже не брезгал.
А тудо йырнен.
А она побрезгала.
Вес ӱстелеш самоварым шындаш йодо, а уж пале: чай-сакырлан кок пачаш шергын тӱлен.
Велела потом на другом столе себе самовар особо согреть, и уж известно: за чай за сахар вдвое заплатила.
Оксаже теҥгеат коло ыр веле!
А всего-то и денег — рубль двадцать!
III
III
Каласкалыше ойлымыжым чарныш, ик жаплан пӧрт кӧргӧ йӧршеш шып лие, жандармын нер йӱкшӧ да тӱнысӧ мардеж йӱк веле шокта.
Рассказчик смолк, и на некоторое время в избе водворилась тишина, нарушаемая только ровным дыханием младшего жандарма и шипением метели за окном.
— Те ода мале?
— Вы не спите?
— мый дечем Гаврилов йодо.
— спросил у меня Гаврилов.
— Уке, умбакыже ойлыза, порылийза, — мый колыштам.
— Нет, продолжайте, пожалуйста, — я слушаю.
— ...Тудын верч мый тунам шуко йӧсым чытенам, — ойла Гаврилов.
— ...Много я от нее, — продолжал рассказчик, помолчав, — много муки тогда принял.
— Игече уда, йӱр почка, да эше йӱдшӧ пычкемыш...
Дорогой-то, знаете, ночью, все дождик, погода злая...
чодыра дене кает, чодыра урмыжеш.
Лесом поедешь, лес стоном стонет.
Пычкемыш, удан игечан йӱдыштӧ тудо мыланем ок кой, а ӱшанеда — шинча йӱлымыжӧ, шыде чурийже, кылмен туртмыжо кечывалымсе семынак мыйын шинча ончылнем: тудын шинчажат, шыдешкыше чурийжат, да кузе тыдо пӱтынек кылмен пытен, шкеже пуйто эре ала-кушко ӧрдыжкӧ онча, пуйто вуйыштыжо шке шонымашыжым пӱтыркала.
Ее-то мне и не видно, потому ночь темная, ненастная, зги не видать, а поверите, — так она у меня перед глазами и стоит, то есть даже до того, что вот, точно днем, ее вижу: и глаза ее, и лицо сердитое, и как она иззябла вся, а сама все глядит куда-то, точно всё мысли свои про себя в голове ворочает.
Станций гыч лектын кайымек, мый тудлан тулупым чиктымем ыле.
Как со станции поехали, стал я ее тулупом одевать.
— «Чийыза, манам, тулупым, изиш шокшырак лиеш».
"Наденьте, говорю, тулуп-то, — все, знаете, теплее".
Тудо ӱмбачше тулупым кудалтыш.
Кинула тулуп с себя.
— «Тендан, манеш, тулуп, — те чийыза».
"Ваш, говорит, тулуп, — вы и надевайте".
Тулупшо, чынак мыйын ыле, но мый чояланышым да тудлан ойлем: — «Тулуп, манам, мыйын огыл, а казенный, закон почеш, манам, арестованныйлан пуалтеш.
Тулуп, точно что, мой был, да догадался я и говорю ей: "Не мой, говорю, тулуп, казенный, по закону арестованным полагается".
Ну, чийыш...
Ну, оделась...
Но тулупат полшен огыл: волгалтмеке ончальым гын, чурийыштыже вӱр пырчат уке.
Только и тулуп не помог: как рассвело, — глянул я на нее, а на ней лица нет.
Вес станций гыч лектын кайыме годым Ивановлан козлыкыш шинчаш каласышым.
Со станции опять поехали, приказала она Иванову на облучок сесть.
Тудо мугыматыл нале, но торешланаш ыш тошт, эшежым руштмыжо тудын изиш пытен.
Поворчал он, да не посмел ослушаться, тем более — хмель-то у него прошел немного.
Мый ӱдыр пелен шинчым.
Я с ней рядом сел.
Нигушто малыде кум суткам кайышна.
Трои сутки мы ехали и нигде не ночевали.
Инструкций почеш тыге каласыме: нигушкат малаш пураш огыл, пеш чот нойымо годымат олаште гына, караул уло верыште гына малаш лиеш.
Первое дело, по инструкции сказано: не останавливаться на ночлег, а "в случае сильной усталости" — не иначе как в городах, где есть караулы.
Ну, а тыште, шкеат шинчеда, могай ола.
Ну, а тут, сами знаете, какие города!
Пыкше верышке толын шуынна.
Приехали-таки на место.
Олам ужмеке, ваче гычем пуйто курык сӱмырлыш.
Точно гора у меня с плеч долой, как город мы завидели.
Вик ойлаш, пытартыш жапыште ӱдыр мыйын кид мучаште кайыме гаяк каен.
И надо вам сказать: в конце она почитай что на руках у меня ехала.
Ужам — повозкышто нимом шарныде кия; лакылаште чытырналтме годым вуйжо дене кибитке леведышым кыра.
Вижу — лежит в повозке без чувств; тряхнет на ухабе телегу, так она головой о переплет и ударится.
Мый пурла кидем дене вуйжым нӧлтал кученам, кеч-мо-гынат, изиш куштылгырак.
Поднял я ее на руку на правую, так и вез; все легче.
Ондак мыйым шӱкалнеже ыле: — «Кораҥза! — манеш, мыйым ида логал!»
Сначала оттолкнула было меня: "Прочь, говорит, не прикасайтесь!"
А вараже нимат уке.
А потом ничего.
Очыни, нимат ок шарне улмаш, садлан шӱкалын огыл...
Может, оттого, что в беспамятстве была...
Шинчажым кумен, чурийжат сӧралрак лийын, ончычсо гай шыде огыл.
Глаза-то закрыты, веки совсем потемнели, и лицо лучше стало, не такое сердитое.
Южгунам омо денже шыргыжеш, мыйын шокшо кап пелен ишалтеш.
И даже так было, что засмеется сквозь сон и просветлеет, прижимается ко мне, к теплому-то.
Очыни, омешыже ала-мо сае кончен.
Верно, ей, бедной, хорошее во сне грезилось.
Олашке лишемме годым помыжалте, кынел шинче...
Как к городу подъезжать стали, очнулась, поднялась...
Игечат сӧрасен, кече лектын, — ӱдырна йӧршеш весела лие...
Погода-то прошла, солнце выглянуло, — повеселела...
Но тудым губернский олаш коден огытыл, умбаке колтеныт. Тушто улшо жандарм-шамыч паша дене каен пытеныт, умбакыжат мыланна наҥгаяш перныш.
Только из губернии ее далее отправили, в городе в губернском не оставили, и нам же ее дальше везти привелось — тамошние жандармы в разъездах были.
Каяш тӱҥалмына годым ончем, полицийыш калык погына: самырык ӱдыр-шамыч, студент-шамыч, очыни, чыланат ссыльный улыт...
Как уезжать нам, — гляжу, в полицию народу набирается: барышни молодые да господа студенты, видно, из ссыльных...
Чыланат пуйто палыме улыт, кидым кучен саламлалтыт, йодыштыт.
И все, точно знакомые, с ней говорят, за руку здороваются, расспрашивают.
Икмыняр оксамат конденыт, корнылан пунан шовычым пуэныт, сайым...
Денег ей сколько-то принесли, платок пуховый на дорогу, хороший...
Ужатен колтышт...
Проводили...
Кайыме годым пеш весела ыле, тольык чӱчкыдын кокырен.
Ехала веселая, только кашляла часто.
А мемнан ӱмбак ик ганат ончалын огыл.
А на нас и не смотрела.
Уездный олашке толын шуынна, тиде олаште тудлан илаш палемдыме ыле, расписке почеш тудым кодышна.
Приехали в уездный город, где ей жительство назначено; сдали ее под расписку.
Ала-могай фамилийым йодо:
Сейчас она фамилию какую-то называет.
— «Тыгай еҥ, манеш, тыште?
"Здесь, говорит, такой-то?"
— «Тыште», — вашештат.
— "Здесь", — отвечают.
Исправник толын шуын.
Исправник приехал.
— «Кушто, манеш, илаш тӱҥалыда?»
"Где, говорит, жить станете?"
«Ом шинче, манеш, а кызытеш Рязанцев дек каем».
"Не знаю, говорит, а пока к Рязанцеву пойду".
Исправник вуйжым рӱзалтыш, а тудо тарваныш да ошкыльо.
Покачал он головой, а она собралась и ушла.
Мемнан денат ыш чеверласе...
С нами и не попрощалась...
IV
IV
Каласкалыше ойлымыжым чарныш, мый малем але уке манын колыштеш.
Рассказчик смолк и прислушался, не сплю ли я.
— Тиддеч вара те тудым ужын огыдал?
— Так вы ее больше и не видели?
— Ужынам, но ужаш огыл гын, сайрак лиеш ыле...
— Видал, да лучше бы уж не видать было...
— Шуко жапат ыш эрте, ужынам.
И скоро даже я опять ее увидел.
Командировко гыч толмеке кужунат лийын огыл, адак мемнам тудо велышкак колтышт.
Как приехали мы из командировки, сейчас нас опять нарядили, и опять в ту же сторону.
Ик студентым, Загряжскийым, наҥгаенна.
Студента одного возили, Загряжского.
Пеш весела ыле, мурым пеш сайын мура; аракамат йӱаш пеш мошта.
Веселый такой, песни хорошо пел и выпить был не дурак.
Тудым эшеат дечат умбаке колтеныт.
Его еще дальше послали.
Ме лачак тудо ола гоч эртен каенна. Тудын илышыже нерген палыме шуын.
Вот поехали мы через город тот самый, где ее оставили, и стало мне любопытно про житье ее узнать.
— «Тыште, манам, мемнан барышняна ила?»
"Тут, спрашиваю, барышня-то наша?"
«Тыште, маныт, только, маныт, тудо пеш оҥай; толмекыже вик ссыльный пӧръеҥ дек илаш куснен, тиддеч вара тудым нигӧат ужын огыл, кызытат туштак ила.
Тут, говорят, только чудная какая-то: как приехала, так прямо к ссыльному пошла, и никто ее после не видел, — у него и живет.
Южышт тудо черле, маныт, а весе-шамыч пуйто тудо ссыльный дене ватылыкеш ила, маныт.
Кто говорит: больна она, а то бают: вроде она у него за любовницу живет.
Шкеат шинчеда, калык ойлаш йӧрата...
Известно, народ болтает...
А мыйын ушышкем «Шкенан-шамыч дене колынем» манмыже толын пурыш.
А мне вспомнилось, что она говорила: "Помереть мне у своих хочется".
Мыйын пешак палымем шуо, палымемжат огыл, а ужмем шуын.
И так мне любопытно стало... и не то что любопытно, а, попросту сказать, потянуло.
Миен толам, шонем, кеч ужын каем.
Схожу, думаю, повидаю ее.
Мый тудлан осалым ыштен омыл, тудо мыланем ок сыре, шонем, миен толамак...
От меня она зла не видала, а я на ней зла не помню. Схожу...
Кайышым, — поро еҥ-шамыч мыланем корным ончыктышт, а тудо ола мучаште ила ыле.
Пошел, — добрые люди дорогу показали; а жила она в конце города.
Ӱлыкшӧ омсан изи пӧрт.
Домик маленький, дверца низенькая.
Мый ссыльный декет пурышым, ончем: пӧрт кӧргӧ волгыдо, ару, лукышто кровать шога, а лукшо занавеске дене петырыме.
Вошел я к ссыльному-то к этому, гляжу: чисто у него, комната светлая, в углу кровать стоит, и занавеской угол отгорожен.
Ӱстембалне, шӧрлыкыштӧ шуко книга...
Книг много, на столе, на полках...
Вес воктене изи гына мастерской, да олымбалне малыме вер шарыме.
А рядом мастерская махонькая, там на скамейке другая постель положена.
Мыйын пурымем годым ӱдыр ала-мом урген шинча ыле, йолжым шке йымакыже туртыктен шинчын, шаль дене вӱдылалтын.
Как вошел я, — она на постели сидела, шалью обернута и ноги под себя подобрала, — шьет что-то.
А ссыльный,
А ссыльный...
Рязанцев тудын фамилийже, воктенже книгам лудын шинча.
Рязанцев господин по фамилии... рядом на скамейке сидит, в книжке ей что-то вычитывает.
Шинчалыкым чиен, очыни, серьезный айдеме.
В очках, человек, видно, сурьезный.
Ӱдыр тудын лудмыжым колышт шинча.
Шьет она, а сама слушает.
Мый омсам чот петырышым, ӱдыр мыйым ужат, Рязанцевын кидшым руалтен кучен, тӱҥшӧ гай лийын шинче.
Стукнул я дверью, она, как увидала, приподнялась, за руку его схватила, да так и замерла.
Шинчаже шучко, пеш чот кугемын... ну, чылт тоштыж гаяк лийын, чурийже веле утларак ошо.
Глаза большие, темные да страшные... ну, все, как и прежде бывало, только еще бледнее с лица мне показалась.
Рязанцевын кидшым чот кормыжтенат, тудыжо лӱдын йодо: — «Мо, манеш, лийынат?
За руку его крепко стиснула, — он испугался, к ней кинулся: "Что, говорит, с вами?
Лыпланыза!»
Успокойтесь!"
А шкеже мыйым эше ужын огыл.
А сам меня не видит.
Вара барышня тудын кидшым колтыш, постель гыч кынелнеже.
Потом отпустила она руку его, — с постели встать хочет.
— «Чеверын, манеш, тудлан. Очыни, нуно мыланем сайын колашат эрыкым огыт пу».
"Прощайте, — говорит ему, — видно, им для меня и смерти хорошей жалко".
Тунам иже Рязанцев мыйым ужо, кенета тӧрштен кынеле!..
Тут и он обернулся, увидал меня, — как вскочит на ноги.