ru
stringlengths
1
1.54k
udm
stringlengths
1
1.47k
Не могу понять, но сердце стало мягче, когда узнал, что не все виноваты в грязи своей...
Валаны уг быгатӥськы, — нош асьсэлэн кырсь улэмзы понна ваньзы янгыш уг луо шуыса тодэм берам, сюлмы небытгес луиз...
Он замолчал, точно прислушиваясь к чему-то в себе, потом негромко и вдумчиво сказал:
Аслэсьтыз сюлэмзэ кылзӥськем сямен, со чалмытскиз но собере калленгес но лад-лад вераз:
— Вот как дышит правда!
— Тӥни кызьы шока зэмлык!
Она взглянула на него и тихо молвила:
Анаез со шоры учкиз но каллен вераз:
— Опасно ты переменился, о господи!
— Тон кышкыт воштӥськид, ой, инмаре!
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему.
Павел выдэм но умме усем бере, анай аслаз валесэз вылысь лушкеменгес султӥз но каллен гинэ пиез доры лыктӥз.
Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо.
Павел тыбыр вылаз кылле вал, тӧдьы миньдэр вылын умой адӟиське солэн сьӧдалэс, ваменэс но чурыт ымнырыз.
Прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие мутные слезы.
Киоссэ гадь вылаз ӝиптыса, анай, гольыкпыд но улдэрем коже, сылэ пиезлэн валесэз дорын, солэн ымдуръёсыз куаратэк выро, нош синъёсысьтыз каллен но бӧрсьысь бӧрсьы бадӟымесь, пожесь синву шапыкъёсыз вияло.
И снова они стали жить молча, далекие и близкие друг другу.
Нош ик соос ваче вераськытэк, ог-огзылы кыдёкын но матын луыса, улыны кутскизы.
Однажды среди недели, в праздник, Павел, уходя из дома, сказал матери:
Одӥг пол арня куспын, празднике, Павел, дорысьтыз кошкыкуз, анаезлы вераз:
— В субботу у меня будут гости из города.
— Субботае мон дорын городысь куноос луозы.
— Из города? — повторила мать и — вдруг — всхлипнула.
— Городысь-а? — выльысь юаз анаез но малпамтэ шорысь викыштӥз.
— Ну, о чем, мамаша? — недовольно воскликнул Павел.
— Я, мар сярысь тон, анай? — мылкыдатэк вазиз Павел.
Она, утирая лицо фартуком, ответила, вздыхая:
Анаез, ымнырзэ азькышетэныз ӵушыса но лулскыса, вераз:
— Не знаю, — так уж...
— Уг тодӥськы, — огшоры гинэ...
— Боишься?
— Кышкаськод-а?
— Боюсь! — созналась она.
— Кышкасько! — танӥськытэк вераз со.
Он наклонился к ее лицу и сердито — точно его отец — проговорил:
Павел солэн ымнырыз доры мыкырскиз но, атаез сямен, лек вераз:
— От страха все мы и пропадаем!
— Кышкаменымы ик ваньмы быриськом асьмеос!
А те, кто командуют нами, пользуются нашим страхом и еще больше запугивают нас.
Нош асьмемын кузёяськисьёс, кышкаммес шӧдыса, уката тросгес кышкато.
Мать тоскливо взвыла:
Анай мӧзмыт бӧрдыны кутскиз:
— Не сердись!
— Вождэ эн потты!
Как мне не бояться?
Кызьы мон уг кышка?
Всю жизнь в страхе жила, — вся душа обросла страхом!
Быдэс даурам кышкаса улӥ, — вань сюлмы кышканэн тырмемын!
Негромко и мягче он сказал:
Павел калленгес но небытгес вераз:
— Ты прости меня, — иначе нельзя!
— Тон мыным вождэ эн потты, — мукет сямен уг луы!
И ушел.
Со кошкиз.
Три дня у нее дрожало сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные.
Куинь нунал ӵоже куалекъяз анайлэн сюлмыз, корка кыӵе ке но тодмотэм, кӧшкемыт адямиос лыктозы шуыса малпамезлы быдэ сюлэмыз ӝиптӥськылӥз.
Это они указали сыну дорогу, по которой он идет...
Соос, со адямиос, возьматӥллям пиезлэсь та мынон сюрессэ...
В субботу, вечером, Павел пришел с фабрики, умылся, переоделся и, снова уходя куда-то, сказал, не глядя на мать:
Субботае, ӝыт, Павел фабрикаысь берытскиз, мисьтӥськиз, дӥськутсэ воштӥз но, выльысь кытчы ке кошкыны потыса, анаез шоры учкытэк, вераз:
— Придут — скажи, что я сейчас ворочусь.
— Лыктӥзы ке — вера, мон али ик берытско.
И, пожалуйста, не бойся...
Собере, пожалуйста, эн кышка...
Она бессильно опустилась на лавку.
Анаез ӟус вылэ катьтэмак лэзькиз.
Сын хмуро взглянул на нее и предложил:
Пиез со шоры кунэрес учкиз но ӵектӥз;
— Может быть, ты... уйдешь куда-нибудь?
— Оло нош, тон... кытчы ке кошкод?
Это ее обидело.
Та кылъёс анаез ӝожомытӥзы.
Отрицательно качнув головой, она сказала:
Йырыныз пумит сэзъялтыса, со шуиз:
— Нет.
— Уг.
Зачем же?
Малы-о кошком?
Был конец ноября.
Ноябрь толэзьлэн пумыз вал.
Днем на мерзлую землю выпал сухой, мелкий снег, и теперь было слышно, как он скрипит под ногами уходившего сына.
Кын музъем вылэ нуназе кӧс, векчи лымы усиз. Соин ик али умой кылӥське, кызьы кошкись пиезлэн пыд улаз лымы ӟукыра.
К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то.
Укно пиялаосты шыпытэн шобыртӥз мае ке но тушмонъяськыса эскерись нап пеймыт.
Мать, упираясь руками в лавку, сидела и, глядя на дверь, ждала...
Анай, ӟус вылэ киосыныз пыкиськыса, пуке но, ӧс шоры учкыса, вите...
Ей казалось, что во тьме со всех сторон к дому осторожно крадутся, согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые.
Пеймыт уин корка доры, губырскыса но котыр чакласькыса, паймымон дӥсяськем, лек адямиос лыкто кадь потэ солы.
Вот кто-то уже ходит вокруг дома, шарит руками по стене.
Тани корка котыртӥ кин ке ветлэ ини, борддоретӥ киыныз утчаське.
Стал слышен свист.
Шултэм куара кылӥськиз.
Он извивался в тишине тонкой струйкой, печальный и мелодичный, задумчиво плутал в пустыне тьмы, искал чего-то, приближался.
Чалмыт омыретӥ со ӝож но векчи крезьгурен чузъяське, котыр пеймытын йыромыса кадь ветлэ, мае ке утча но матэ вуэ.
И вдруг исчез под окном, точно воткнувшись в дерево стены.
Собере витёнтэм шорысь укно улэ ышиз, борддор борды мертчиськиз кадь.
В сенях зашаркали чьи-то ноги, мать вздрогнула и, напряженно подняв брови, встала.
Корказьын кинлэн ке пыд куараосыз кылӥськизы, анай куалектӥз но, синкаӵъёссэ кужмысь ӝутыса, султӥз.
Дверь отворили.
Ӧсэз усьтӥзы.
Сначала в комнату всунулась голова в большой мохнатой шапке, потом, согнувшись, медленно пролезло длинное тело, выпрямилось, не торопясь подняло правую руку и, шумно вздохнув, густым, грудным голосом сказало:
Нырысь ик комнатае адямилэн бадӟым гоно ызьыен йырыз туйнаськиз, собере, мыкырскыса, каллен пыриз кузь мугорыз, шонерскиз, дыртытэк бур кизэ ӝутӥз но, юн шокчыса, гадь пушкысьтыз потӥсь, нап куараен вераз:
— Добрый вечер!
— Чырккемесь-а!
Мать молча поклонилась.
Анай номыр вератэк йыбырттӥз.
— А Павла дома нету?
— Нош Павел дораз ӧвӧл-а?
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату.
Гоно дӥсьсэ адями каллен кылиз, одӥг пыдзэ ӝутӥз, сапег вылысьтыз лымыез ызьыеныз ӵушиз, собере мукет пыдзэ но озьы ик ӵушылӥз, ызьызэ сэреге куштӥз но, кузь пыдъёсыз вылын сэзъяськыса, комнатае мынӥз.
Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул.
Пукон доры лыктӥз, солэсь юнлыксэ эскерыса сямен сое котырак учкиз, собере пуксиз но, ымзэ киыныз ӵоктаса, вушйиз.
Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз.
Солэн йырыз питрес но ӵышкемын вал, бамыз мычемын, кузь мыйыкъёсыз уллань лэзькемын.
Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил:
Пурысь тусо бадӟымесь быльк синъёсыныз комнатаез котырак учкыса, одӥг пыдзэ мукет пыд вылаз понӥз но, пукон вылын лэйкаса, юаз:
— Что ж, это ваша хата или — нанимаете?
— Мар-о, та корка асьтэлэн-а, яке — дун тырыса-а улӥськоды?
Мать, сидя против него, ответила:
Со азьын пукись анай вераз:
— Нанимаем.
— Дун тырыса.
— Неважная хата! — заметил он.
— Урод корка! — шуиз со.
— Паша скоро придет, вы подождите! — тихо попросила мать.
— Паша ӝоген вуоз, тӥ вителэ! — каллен вераз анай.
— Да я уже и жду! — спокойно сказал длинный человек.
— Бен мон витисько ини! — каньылэн шуиз кузь адями.
Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать.
Солэн зӥбыт выремез, небыт куараез но лачмыт тусо ымнырыз анайлэсь мылкыдзэ юнматӥзы.
Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз играла веселая искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему.
Адями со шоры учке меӵак, ӟеч мылкыдэн, солэн чылкыт синъёсаз пыдлон шулдыр кизили шудэ, нош сэрего, губыресгес но кузь пыдо мугораз маке тумошоез но синмаськымонэз вал.
Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги.
Солэн вылаз лыз дэрем но сапег кунчиосаз тырем сьӧд шаровар.
Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее:
Анайлэн солэсь юамез потӥз — кин со, кытысь, кемалась-а тодэ солэсь пизэ, нош витёнтэм шорысь та адями быдэс мугорыныз шонтӥськиз но ачиз юаз:
— Кто ж это лоб пробил вам, ненько?
— Кин-о бен тӥлесьтыд кымыстэс пась кариз, нэнэ?
Спросил он ласково, с ясной улыбкой в глазах, но — женщину обидел этот вопрос.
Со юаз лякытэн, синъёсаз чылкыт пальпотонэн, нош нылкышноез та юам ӝоже уськытӥз.
Она поджала губы и, помолчав, с холодной вежливостью осведомилась:
Анай ымдуръёссэ ӝиптӥз но, кӧня ке чус улыса, лякытэнгес юаз:
— А вам какое дело до этого, батюшка мой?
— Нош тӥляд мар ужды со бордын?
Он мотнулся к ней всем телом:
Адями быдэс мугорыныз анай пала шонскиз:
— Да вы не серчайте, чего же!
— Бен тӥ вождэс эн поттэ, мар сокемез отын!
Я потому спросил, что у матери моей приемной тоже голова была пробита, совсем вот так, как ваша.
Мон соин гинэ юай, мынам сюрмумыелэн но йырыз пась каремын вал, ӵапак тӥляд кадь ик.
Ей, видите, сожитель пробил, сапожник, колодкой.
Солэсь озьы солы карт интыын улӥсь сапожник колодкаен шуккыса пась кариз.
Она была прачка, а он сапожник.
Сюрмумые муртъёслы дӥськут миськись вал, нош карт луонэз — сапожник.
Она, — уже после того как приняла меня за сына, — нашла его где-то, пьяницу, на свое великое горе.
Монэ пи интые басьтэмез бере ини, сюрмумы сое, со юисез, аслыз куректонлы кытысь ке шедьтӥз.
Бил он ее, скажу вам!
Жуге вал ук со сюр-мумыме!
У меня со страху кожа лопалась...
Мынам кышкаменым йыркуэ ик лӧптэ вал...
Мать почувствовала себя обезоруженной его откровенностью, и ей подумалось, что, пожалуй, Павел рассердится на нее за неласковый ответ этому чудаку. Виновато улыбаясь, она сказала:
Та адямилэн тазьы шонерак верамез анаез небӟытӥз, собере та тумошо пилы лек верамез понна Павел вожзэ поттоз, дыр, шуыса малпаз анай, соин ик со, янгыше усем мурт сямен, пальпотыса вераз:
— Я не рассердилась, а уж очень вы сразу... спросили.
— Мон вожме ӧй потты, нош тӥ шонерак... юады.
Муженек это угостил меня, царство ему небесное!
Картэ монэ озьы куно кариз, ӟеч мед улоз сояз дуннеын!
Вы не татарин будете?
Тӥ бигер ӧвӧл-а?
Человек дрыгнул ногами и так широко улыбнулся, что у него даже уши подвинулись к затылку.
Адями пыдыныз выретӥз но сокем паськыт пальпотӥз, пельёсыз ик йыртышказ вуизы.
Потом он серьезно сказал:
Собере лад-лад вераз:
— Нет еще.
— Ӧвӧл на.
— Говор у вас как будто не русский! — объяснила мать улыбаясь, поняв его шутку.
— Вераськемды тӥляд ӟучлэн кадь ӧвӧл! — пальпотыса со солэсь маскаръяськемзэ валаса, валэктӥз анай.
— Он — лучше русского! — весело кивнув головой, сказал гость.
— Со — ӟуч вераськон сярысь умойгес! — йырыныз каньылэн шонтыса, шуиз куно.
— Я хохол, из города Канева.
— Мон хохол, Канев городысь.
— А давно здесь?
— Нош кемалась-а татын?
— В городе жил около года, а теперь перешел к вам на фабрику, месяц тому назад.
— Городын ар ёрос улӥ, нош табере, тӥляд фабрикаяды пыри, толэзь талэсь азьло.
Здесь людей хороших нашел, — сына вашего и других.
Татын умоесь адямиосты шедьтӥ, — тӥлесьтыд пидэс но: мукетъёссэ.
Здесь — поживу! — говорил он, дергая усы.
Татын — мон уло! — мыйыксэ кыскаса, шуиз со.
Он ей нравился и, повинуясь желанию заплатить ему чем-нибудь за его слова о сыне, она предложила:
Анайлы та адями яраз. Пиез сярысь верамез понна пунэмзэ маин ке но умоен берыктыны турттыса, со ӵектӥз:
— Может, чайку выпьете?
— Оло, чай юоды?
— Что же я один угощаться буду? — ответил он, подняв плечи.
— Мар бен мон огнам-а кунояськом? — пельпумъёссэ ӝутыса, шуиз со.
— Вот уже когда все соберутся, вы и почествуйте...
— Тани ваньзы люкаськизы ке, соку тӥ куноялэ ини...
Он напомнил ей об ее страхе.
Со анайлэсь кышкамзэ выльысь тодаз вайытӥз.
«Кабы все такие были!» — горячо пожелала она.
— Ваньмыз таӵеесь луысалзы ке! — ӟырдыт вераз анай.