Datasets:

udmurtNLP

/

udmurt-russian-parallel-corpora

like 2

Follow

udmurtNLP 4

Мать чувствовала это особенное, неведомое ей и, под журчание голоса Наташи, вспоминала шумные вечеринки своей молодости, грубые слова парней, от которых всегда пахло перегорелой водкой, их циничные шутки.

Та пӧртэмез, солы валантэмез анай шӧдэ но Наташалэн кисьтӥськись куараезъя тодаз вайылэ егит дыръяз ӵаш поттонэн тырмем ӝытъёсты, ӵуштаськем вина зыно пиослэсь урод кылъёссэс, соослэсь возьыттэм лӧптылэмзэс.

Вспоминала — и щемящее чувство жалости к себе тихо трогало ее сердце.

Тодаз вайылэ но — ассэ жалян мылкыд каллен зӥбылэ солэсь сюлэмзэ.

Припомнилось сватовство покойника мужа.

Тодаз лыктӥз кулэм картэзлэн сое курамез.

На одной из вечеринок он поймал ее в темных сенях и, прижав всем телом к стене, спросил глухо и сердито:

Одӥг юон дыръя пеймыт корказьысен со анаез кырмиз но, быдэс мугорыныз борддор борды зӥбыса, бозгес но лек куараен юаз:

— Замуж за меня пойдешь?

— Мыным бызёд-а?

Ей было больно и обидно, а он больно мял ее груди, сопел и дышал ей в лицо, горячо и влажно.

Анайлы вӧсь ӝожмыт вал, нош карт луонэз солэсь ноныоссэ посэ, соретэ но солэн ымныраз пӧсь но мускыт омырен шока.

Она попробовала вывернуться из его рук, рванулась в сторону.

Анай медэ вал солэн киысьтыз мозмытскыны, палэнэ шонскиз.

— Куда! — зарычал он.

— Кытчы! — вузӥз карт луонэз.

— Ты — отвечай, ну?

— Тон — вера, я?

Задыхаясь от стыда и обиды, она молчала.

Возьдаськеменыз но ӝоже усеменыз гуньдыса, анай шып улӥз.

Кто-то открыл дверь в сени, он, не спеша, выпустил ее, сказав:

Кин ке корказе потон ӧсэз усьтӥз но, карт луонэз, анаез мозмытыса, шуиз:

— В воскресенье сваху пришлю...

— Арня нуналэ курась ысто...

И прислал.

Ыстӥз.

Мать закрыла глаза, тяжело вздохнув.

Анай синъёссэ кыниз но секыт лулскиз.

— Мне не то надо знать, как люди жили, а как надо жить! — раздался в комнате недовольный голос Весовщикова.

— Мыным тодыны кулэ ӧвӧл, кызьы адямиос улӥзы, мыным тодоно кызьы улыны кулэ! — кылӥськиз комнатаын Весовщиковлэн пумит луись куараез.

— Вот именно! — поддержал его рыжий, вставая.

— Бен угось! — султыса, дурбасьтӥз горд пияш.

— Не согласен! — крикнул Федя.

— Соглаш ӧвӧл! — черектӥз Федя.

Вспыхнул спор, засверкали слова, точно языки огня в костре.

Ченгешон ӝутскиз, кылъёс чилекъязы, тыл пушкын гизьыос сямен.

Мать не понимала, о чем кричат.

Анай уг вала, мар сярысь соос черекъяло.

Все лица загорелись румянцем возбуждения, но никто не злился, не говорил знакомых ей резких слов.

Ваньзылэн ымныръёссы ӵыж-горд луизы, нош нокин вожзэ уг потты, анайлы тодмо луись урод кылъёсты уг верало.

«Барышни стесняются!» — решила она.

— Нылмуртлэсь возьдасько, — малпаз со.

Ей нравилось серьезное лицо Наташи, внимательно наблюдавшей за всеми, точно эти парни были детьми для нее.

Наташалэн ваньзэс сак учкыса улӥсь сэзь ымнырыз анайлы туж кельшиз. Та пиос ваньзы Наташалэн нылпиосыз кадь вал.

— Подождите, товарищи! — вдруг сказала она.

— Дугдэ, эшъёс! — витёнтэм шорысь шуиз Наташа.

И все они замолчали, глядя на нее.

Со шоры учкыса, ваньзы чус кариськизы.

— Правы те, которые говорят — мы должны всё знать.

— Шонер соос, кинъёс верало, асьмелы ваньзэ тодыны кулэ шуыса.

Нам нужно зажечь себя самих светом разума, чтобы темные люди видели нас, нам нужно на всё ответить честно и верно.

Пеймыт адямиос асьмемыз мед адӟозы шуыса, асьмелы йырвизьмамы валан пыӵатыны кулэ, асьмелы ваньмыз сярысь шонер но зэм вераны кулэ.

Нужно знать всю правду, всю ложь...

Тодыны кулэ вань зэмлыкез, вань пӧяськемез...

Хохол слушал и качал головою в такт ее словам.

Хохол кылзӥське но Наташалэн верамезъя йырыныз шона.

Весовщиков, рыжий и приведенный Павлом фабричный стояли все трое тесной группой и почему-то не нравились матери.

Весовщиков, горд пияш но Павел сьӧры фабрикаысь лыктэм мурт куиньназы ик огазьын сыло, анайлы соос малы ке уг ярало.

Когда Наташа замолчала, встал Павел и спокойно спросил:

Наташа шып кариськем бере, Павел султӥз но лачмыт юаз:

— Разве мы хотим быть только сытыми?

— Шат, асьмелэн кӧтмес тырытэммы гинэ потэ?

Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих.

Ӧвӧл! — Куинь пиос пала юн учкыса, аслыз ачиз шуиз со:

— Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы всё видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей!

— Асьме чырты сьӧрын пукисьёслы но асьмелэсь синъёсмес ӵоктасьёслы возьматыны кулэ, что асьмеос ваньзэ адӟиськом, асьмеос шузиос ӧвӧл, сьӧсьёс ӧвӧл, сиськон сярысь гинэ ум малпаське — милям но адямиос сямен улэммы потэ.

Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..

Возьматыны кулэ тушмонъёслы: соосын кылдытэм каторжной уж уг люкеты асьмелы визьмыя соосын ӵошатскыны но соослэсь ортчыны но!

Мать слушала его, и в груди ее дрожала гордость — вот как он складно говорит!

Анаез пиезлэсь верамзэ кылзэ но солэн сюлэмаз данъяськон бугырске — тӥни кыӵе лад-лад вера солэн пиез!

— Сытых немало, честных нет! — говорил хохол.

— Кӧтсы тырыса улӥсьёс трос, честнойёсыз ӧвӧл! — вераз хохол.

— Мы должны построить мостик через болото этой гниючей жизни к будущему царству доброты сердечной, вот наше дело, товарищи!

— Та сисьмись улонлэн нюр ваментӥз асьмелы ӟеч мылкыдо улон доры выж лэсьтыны кулэ, сыӵе асьмелэн ужмы, эшъёс!

— Пришла пора драться, так некогда руки лечить! — глухо возразил Весовщиков.

— Жугиськыны дыр вуиз бере, киосты эмъяны дыр ӧвӧл! — пыдлось куараен пумит вазиз Весовщиков.

Было уже за полночь, когда они стали расходиться.

Соос кошкылыны кутскыку, уйшор ортчемын вал ини.

Первыми ушли Весовщиков и рыжий, это снова не понравилось матери.

Нырысь ик кошкизы Весовщиков но горд пияш, анайлы та нош ик ӧз яра.

«Ишь, заторопились!» — недружелюбно кланяясь им, подумала она.

— Уть, кыӵе дырто! — соослы мылкыдтэк йыбырттыса, малпаз анай.

— Вы проводите меня, Находка? — спросила Наташа.

— Тӥ келялоды-а монэ, Находка? — юаз Наташа.

— А как же! — ответил хохол.

— Бен кызьы-о нош! — шуиз хохол.

Когда Наташа одевалась в кухне, мать сказала ей:

Наташа кухняын дӥсяськыку, анай солы вераз:

— Чулочки-то у вас тонки для такого времени!

— Таӵе дырлы тӥляд чулкады векчи.

Уж вы позвольте, я вам шерстяные свяжу?

Пумит уд ке луэ, мон тӥледлы ыжгон чулка кертто?

— Спасибо, Пелагея Ниловна!

— Тау, Пелагея Ниловна.

Они кусаются, шерстяные! — ответила Наташа, смеясь.

Ыжгон чулкаос куртчылӥсько! — серектыса, шуиз Наташа.

— А я вам такие, что не будут кусаться! — сказала Власова.

— Мон тӥледлы куртчылӥськисьтэмъёссэ кертто! — шуиз Власова.

Наташа смотрела на нее, немного прищурив глаза, и этот пристальный взгляд сконфузил мать.

Наташа со шоры синзэ ӧжытак кыньыртыса учке, солэн та учкемез анаез кепыр вайытӥз.

— Вы извините мою глупость, — я ведь от души! — тихо добавила она.

— Тӥ мынам сыӵе шузияськемелы вождэс эн поттэ, — мон сюлмысьтым гажаса верай, — каллен ватсаз анай.

— Славная вы какая! — тоже негромко отозвалась Наташа, быстро пожав ее руку.

— Туж ик ӟеч тӥ! — солэсь кизэ ӝог кырмыса, озьы ик каллен вазиськиз Наташа.

— Доброй ночи, ненько! — заглянув ей в глаза, сказал хохол, согнулся и вышел в сени вслед за Наташей.

— Ӟеч кӧлэ, нэнэ! — анайлэн синмаз учкыса, шуиз хохол. Со мыкырскиз но Наташа бӧрсьы корказе потӥз.

Мать посмотрела на сына — он стоял у двери в комнату и улыбался.

Анай пиез шоры учкиз — со комнатае пырон ӧс дорын сылэ но пальпотэ.

— Ты что смеешься? — смущенно спросила она.

— Тон мае серекъяськод? — паймыса юаз анай.

— Так, — весело!

— Огшоры гинэ, — шулдыр!

— Конечно, я старая и глупая, но хорошее и я понимаю! — с легкой обидой заметила она.

— Мар веранэз, мон пересь но шузи, озьы ке но, умойзэ мон но валасько! — ӧжытак ӝоже усьыса, шуиз анай.

— Вот и славно! — отозвался он.

— Бен туж умой! — вазиськиз пиез.

— Вы бы ложились, пора!..

— Тӥ изьыны выдэ вал, дырыз ини!..

— Сейчас лягу!

— Али ик выдо!

Она суетилась вокруг стола, убирая посуду, довольная, даже вспотев от приятного волнения, — она была рада, что всё было так хорошо и мирно кончилось.

Чашка-тэркыез октыса-калтыса, анай ӝӧк котыртӥ бергаз, мылкыдыз умой, сюлэмыз капчи луэмен со пӧсяз, — ваньмыз тазьы умой но керетонтэк ортчемлы со шумпотэ.

— Хорошо ты придумал, Павлуша! — говорила она.

— Умой тон малпамед, Павлуша! — шуиз со.

— Хохол очень милый!

— Хохол туж ӟеч!

И барышня, — ах, какая умница!

Нылмурт но — макем визьмо!

Кто такая?

Кин со сыӵе?

— Учительница! — кратко ответил Павел, расхаживая по комнате.

— Дышетӥсь! — комнатаетӥ мыд-мыдлань ветлыса, вакчияк вераз Павел.

— То-то — бедная!

— Адске угось — начар!

Одета плохо, — ах, как плохо!

Дӥсяськемын урод, — эк, кыӵе урод!

Долго ли простудиться?

Кема-а кынмыны?

Родители-то где у ней?..

Нош анай-атаез кытын солэн?

— В Москве! — сказал Павел и, остановясь против матери, серьезно, негромко заговорил:

— Москваын! — шуиз Павел. Собере, анаез азе султыса, сэзьмыт, каллен вераны кутскиз:

— Вот, смотри: ее отец — богатый, торгует железом, имеет несколько домов.

— Тӥни, учкы: солэн атаез — узыр, кортэн вузкаре, солэн коркаосыз но одӥг гинэ ӧвӧл.

За то, что она пошла этой дорогой, он — прогнал ее.

Нылзэ, та сюрес вылэ султэмез понна, со уллям.

Она воспитывалась в тепле, ее баловали всем, чего она хотела, а сейчас вот пойдет семь верст ночью одна...

Наташа будэмын шуныт улонын, солы басьяллям ваньзэ, мар кулэ, нош али тани, сизьым иськемез уин, огназ мыноз...

Это поразило мать.

Та верам анаез абдратӥз.

Она стояла среди комнаты и, удивленно двигая бровями, молча смотрела на сына.

Со комната шорын сылэ но паймеменыз синкаӵъёссэ выретыса, номыр вератэк, пиез шоры учкыса, улэ.

Потом тихо спросила:

Собере каллен юаз:

— В город пойдет?

— Городэ-а мыноз?

— В город.

— Городэ.

— Аа-ай!

— Ой-ой!

И — не боится?

Уг-а кышка?

— Вот — не боится! — усмехнулся Павел.

— Бен — уг кышка! — серектӥз Павел.

— Да зачем?

— Нош малы?

Ночевала бы здесь, — легла бы со мной!

Мед кӧлысал татын, — мон вӧзы выдысал!

— Неудобно!

— Умой ӧвӧл!

Ее могут увидеть завтра утром здесь, а это не нужно нам.

Ӵуказе ӵукна сое татысь адӟыны быгатозы, нош милемлы озьы уг яра.

Мать, задумчиво взглянув в окно, тихо спросила:

Анай, укное мӧзмыт учкыса, юаз:

— Не понимаю я, Паша, что тут — опасного, запрещенного?

— Уг валаськы мон, Паша, мар отын кышкытэз, лэзёнтэмез?

Ведь ничего дурного нет, а?

Номыр уродэз ӧвӧл ук, бен-а?

Она не была уверена в этом, ей хотелось услышать от сына утвердительный ответ.

Анай талы уг оскы вал, солэн пиезлэсь оскытыса верамзэ кылэмез потэ.

Он, спокойно глядя ей в глаза, твердо заявил:

Павел, анаезлэн синмаз лякыт учкыса, юн вераз:

— Дурного — нет.

— Уродэз — ӧвӧл.

А все-таки для всех нас впереди — тюрьма.

Нош, озьы ке но, ваньмылы милемлы азьланьын — тюрьма.

Ты уж так и знай...

Тон сое тодыса ул...

У нее дрогнули руки.

Анайлэн киосыз куалектӥзы.

Упавшим голосом она проговорила:

Усем куараен вераз со:

— А может быть, — бог даст, как-нибудь обойдется?..

— Оло нош, — инмар сётӥз ке, кызьы ке ортчоз?..

— Нет! — ласково сказал сын.

— Уз! — лякытэн шуиз пиез.

— Я тебя обманывать не могу.

— Мон тонэ пӧяны уг быгатӥськы.

Не обойдется!

Уз ортчы.