ru
stringlengths
1
1.54k
udm
stringlengths
1
1.47k
— Ну, конечно! — брезгливо сморщив лицо, воскликнул Павел.
— Я, шедьтӥллям, — ымнырзэ юрӟем кадь кырыжтыса, вазиз Павел.
— На болоте всё гнилью пахнет! — вздохнув, молвил хохол. — А вы бы, ненько, объяснили им, дурочкам, что такое замужество, чтобы не торопились они изломать себе кости...
— Нюрын ваньмыз пыкмем зыно, — лулскыса, вераз хохол: — Нош тӥ, нэнэ, валэктэ вал соослы, шузиослы, мар со сыӵе кышнояськон, асьсэлэсь лыоссэс тӥяны медаз дыртэ...
— Эх, батюшка! — сказала мать.
— Эк, дыдые, — шуиз анай.
— Они горе видят, они понимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!
— Соос курадӟонэз адӟо, соос валало, нош бызьыны сяна, нокытчы кариськыны соослы!
— Плохо понимают, а то бы нашли путь! — заметил Павел.
— Ляб валало, валасалзы ке, сюрес шедьтысалзы! — шуиз Павел.
Мать взглянула на его строгое лицо.
Анай пиезлэн лек тусо ымнырыз шоры учкиз.
— А вы — поучите их!
— Нош тӥ — дышетэ соосты!
Позвали бы которых поумнее к себе...
Визьмооссэгес дорады ӧте вал.
— Это неудобно! — сухо отозвался сын.
— Озьы умой ӧвӧл! — кӧс вазиз Павел.
— А если попробовать? — спросил хохол.
— Нош оскалтӥмы ке? — юаз хохол.
Павел помолчал и ответил:
Павел ӧжытак шып улӥз но вераз:
— Начнутся прогулки парочками, потом некоторые поженятся, вот и всё!
— Парен-парен юмшанъёс кутскозы, собере куд-огез кышнояськоз, со сяна номыр ӟечез уз лу!
Мать задумалась.
Анай малпаськыны ӧдъяз.
Монашеская суровость Павла смущала ее.
Павеллэн монах кадь чурыт луэмез сое паймытӥз.
Она видела, что его советов слушаются даже те товарищи, которые — как хохол — старше его годами, но ей казалось, что все боятся его и никто не любит за эту сухость.
Анай адӟе: Павеллэсь верамзэ вань эшъёсыз кылзӥсько, хохол кадь, бадӟым арлыдо пиос но. Ваньзы солэсь кышкало но кӧс мылкыдэз понна сое нокин уг яраты кадь потэ анайлы.
Как-то раз, когда она легла спать, а сын и хохол еще читали, она подслушала сквозь тонкую переборку их тихий разговор.
Кызьы ке одӥг пол анай изьыны выдӥз, нош пиез но хохол ялан лыдӟо на вал. Тӥни соку векчи висэт пыр анай соослэсь каллен вераськемзэс кылӥз.
— Нравится мне Наташа, знаешь? — вдруг тихо воскликнул хохол.
— Тодӥськод-а, мыным Наташа кельше? — витёнтэм шорысь каллен вазиз хохол.
— Знаю! — не сразу ответил Павел.
— Тодӥсько! — ӧжытак улыса, вераз Павел.
Было слышно, как хохол медленно встал и начал ходить.
Кылӥське вал, кызьы хохол калленан султӥз но ветлыны кутскиз.
По полу шаркали его босые ноги.
Выж вылын солэн гольык пыдъёсыз ӵаштыртӥзы.
И раздался тихий, заунывный свист.
Каллен, мӧзмыт шулам кылӥськиз.
Потом снова загудел его голос:
Собере выльысь кылӥськиз хохоллэн бӧз куараез:
— А замечает она это?
— Нош шӧдэ-а Наташа сое?
Павел молчал.
Павел номыр ӧз вера.
— Как ты думаешь? — понизив голос, спросил хохол.
— Кызьы тон малпаськод? — калленгес, юаз хохол.
— Замечает! — ответил Павел.
— Шӧдэ! — шуиз Павел.
— Поэтому и отказалась заниматься у нас...
— Соин ик асьме доры ветлэмысь дугдӥз...
Хохол тяжело возил ноги по полу, и снова в комнате дрожал его тихий свист.
Хохол пыдъёссэ выж вылтӥ секытэн гыжтылэ. Комнатаын нош ик солэн каллен шултэмез чузъяськиз.
Потом он спросил:
Собере со юаз:
— А если я скажу ей...
— Нош мон солы верай ке...
— Что?
— Мае?
— Что вот я... — тихо начал хохол.
— Бен сое... — каллен кутскиз хохол.
Мать услышала, что хохол остановился, и почувствовала, что он усмехается.
Хохоллэсь ветлэмысь дугдэмзэ анай кылӥз. Хохол серекъя кадь потӥз солы.
— Да я, видишь, полагаю, что если любишь девушку, то надо же ей сказать об этом, иначе не будет никакого толка!
— Бен, мон сямен, озьы: нылэз яратӥськод ке, со сярысь солы вераны кулэ, сотэк нокыӵе пайдаез уз луы.
Павел громко захлопнул книгу.
Павел книгазэ кылӥськымон зол ӵоктаз.
Был слышен его вопрос:
Солэн юам куараез кылӥськиз.
— А какого толка ты ждешь?
— Нош тон кыӵе пайда витиськод?
Оба долго молчали.
Кыксы ик кема ӵоже шып улӥзы.
— Ну? — спросил хохол.
— Я? — юаз хохол.
— Надо, Андрей, ясно представлять себе, чего хочешь, — заговорил Павел медленно.
— Умой-умой валаны кулэ, Андрей, мар тон кулэ кариськод, — каллен вераны кутскиз Павел.
— Положим, и она тебя любит, — я этого не думаю, — но положим, так!
— Шуом, со но тонэ яратэ, — мон озьы уг малпаськы, — но, шуом, озьы!
И вы — поженитесь. Интересный брак — интеллигентка и рабочий!
Тӥ — кышнояськоды, тумошо кузпалъёс — интеллигентка но рабочий!
Родятся дети, работать тебе надо будет одному... и — много.
Вордскозы пиналъёсты, ужано луоз тыныд огнад... Трос ужано луоз.
Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для дела — вас больше нет.
Тӥляд улонды юдэс нянь понна улонлы, пиналъёсты понна, кунокуа понна улонлы пӧрмоз; уж понна— тӥ уд луэ ни.
Обоих нет!
Кыкнады ик уд ни!
Стало тихо.
Чалмыт луиз.
Потом Павел заговорил как будто мягче.
Собере Павел лякытгес кадь ӧдъяз.
— Ты лучше брось всё это, Андрей.
— Тон, лучше, кушты ваньзэ сое, Андрей.
И не смущай ее...
Сое но кер эн потты...
Тихо.
Чалмыт.
Отчетливо стучит маятник часов, мерно отсекая секунды.
Секундъёсты шонер люкылыса, кылымон тиккетэ часлэн маятникез.
Хохол сказал:
Хохол шуиз:
— Половина сердца — любит, половина ненавидит, разве ж это сердце, а?
— Ӝыныез сюлэм яратэ, ӝыныез — адӟонтэм каре, шат, сюлэм луоз со сыӵе, а?
Зашелестели страницы книги — должно быть, Павел снова начал читать.
Книгалэн страницаосыз нош ик ӵаштыртӥзы — Павел выльысь, лыдӟыны кутскиз, шӧдске.
Мать лежала, закрыв глаза, и боялась пошевелиться.
Анай синъёссэ кыньыса кылле но вырӟылыны ик кышка.
Ей было до слез жаль хохла, но еще более сына.
Солы хохол бӧрдымон жаль потаз, нош солэсь но жаль — пиез.
Она думала о нем:
Пиез сярысь анай малпаз:
«Милый ты мой...»
— Мусое тон мынам...
Вдруг хохол спросил:
Витёнтэм шорысь хохол юаз:
— Так — молчать?
— Озьыен — шып улоно?
— Это честнее, — тихо сказал Павел.
— Озьы умойгес луоз, — каллен вераз Павел.
— По этой дороге и пойдем! — сказал хохол.
— Со сюрес кузя ик мыном! — шуиз хохол.
И через несколько секунд продолжал грустно и тихо: — Трудно тебе будет, Паша, когда ты сам вот так...
Собере, кӧня ке секунд ортчыса, мӧзмытэн но каллен ватсаз на: — Секыт луоз тыныд, Паша, тон ачид тани тазьы бере...
— Мне уже трудно...
— Мыным али ик секыт ини...
О стены дома шаркал ветер.
Корка борддоръёстӥ тӧл ӵаштыртэ.
Четко считал уходящее время маятник часов.
Часлэн маятникез ялан огкадь лыдъя ортчись дырез.
— Над этим — не посмеешься! — медленно проговорил хохол.
— Та сярысь — уд серекъя! — каллен вераз хохол.
Мать ткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала.
Анай миндэр вылаз кыминь выдӥз но шыпытэн бӧрдыны кутскиз.
Наутро Андрей показался матери ниже ростом и еще милее.
Ӵуказеяз ӵукна Андрей анайлы мугорын пичигес но уката мусогес кадь потӥз.
А сын, как всегда, худ, прям и молчалив.
Нош пиез — котьку сямен ик — восьтэт, меӵак верась но шып улӥсь.
Раньше мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня, не замечая, сказала ему:
Азьвыл дыръя анай, хохолэз Андрей Онисимович шуэ вал, нош туннэ, ачиз шӧдытэк, солы шуиз:
— Вам, Андрюша, сапоги-то починить надо бы, — так вы ноги простудите!
— Тӥледлы, Андрюша, сапегдэс тупатыны кулэ вылэм,— тӥ тазьы пыддэс кынтоды!
— А я в получку новые куплю! — ответил он, засмеялся и вдруг, положив ей на плечо свою длинную руку, спросил: — А может, вы и есть родная моя мать?
— Уждун сётэмзы бере мон выльзэ басьто! — шуиз со, серекъяз но, кузь кизэ анайлэн пельпум вылаз поныса, витёнтэм шорысь юаз: — Оло нош, тӥ ик луиськоды мынам вордэм анае?
Только вам не хочется в том признаться людям, как я очень некрасивый, а?
Только тӥляд со сярысь адямиослы верамды уг поты, малы ке шуоно, мон туж шуш, а?
Она молча похлопала его по руке.
Анай, номыр вератэк, вешаз солэсь кизэ.
Ей хотелось сказать ему много ласковых слов, но сердце ее было стиснуто жалостью, и слова не шли с языка.
Солэн хохоллы трос лякыт кылъёс верамез потэ вал, нош сюлэмзэ жальпотон вандӥз но, кылыз вераны ӧз быгаты ни.
В слободке говорили о социалистах, которые разбрасывают написанные синими чернилами листки.
Слободкаын вераськылӥзы лыз чернилаен гожъям листокъёсты вӧлмытӥсь социалистъёс сярысь.
В этих листках зло писали о порядках на фабрике, о стачках рабочих в Петербурге и в южной России, рабочие призывались к объединению и борьбе за свои интересы.
Та листокъёсын лек кылъёсын гожъямын, фабрикаын порядокъёс сярысь, Петербургын но Россиялэн лымшор палаз ужасьёслэн бугыръяськемъёссы сярысь, листокъёс ужасьёсты ӧтьылӥзы огазеяськыны но асьсэлэн кулэяськонъёссы понна нюръяськыны.
Пожилые люди, имевшие на фабрике хороший заработок, ругались:
Фабрикаын ӟеч уждун басьтӥсь мӧйы адямиос тышкаськылӥзы:
— Смутьяны! За такие дела надо морду бить!
— Сыӵе ужъёссы понна ымныразы жугыны кулэ!
И носили листки в контору.
Со листокъёсты конторае нуллӥзы.
Молодежь читала прокламации с увлечением: — Правда!
Егитъёс прокламациосты ӝутскем мылкыдын лыдӟылӥзы: — Зэм!
Большинство, забитое работой и ко всему равнодушное, лениво отзывалось:
Тросэз, ужен жуммытэм но котьма шоры огкадь учкисьёс, мылзы потытэк вераллязы:
— Ничего не будет, — разве можно?
— Номыр уз луы, — шат, быгатод?
Но листки волновали людей, и, если их не было неделю, люди уже говорили друг другу:
Нош листокъёс адямиосты ӝутылӥзы, соос арня ӵоже уг ни ке луо вал, адямиос огзылы огзы шуылӥзы:
— Бросили, видно, печатать...
— Дугдӥллям, шӧдске, печатламысь...
А в понедельник листки снова появлялись, и снова рабочие глухо шумели.
Нош арня бере листокъёс выльысь вӧлмылӥзы но ужасьёс выльысь лушкемен ӵашетылӥзы.
В трактире и на фабрике замечали новых, никому не известных людей.
Трактирысь но фабрикаысь адӟылӥзы выль, нокинлы тодмотэм адямиосты.
Они выспрашивали, рассматривали, нюхали и сразу бросались всем в глаза, одни — подозрительной осторожностью, другие — излишней навязчивостью.
Соос юалляськылӥзы, эскерылӥзы, зынъяськылӥзы но соку ик ваньзылэн син шоразы адӟиськылӥзы, куд-огез — осконтэм саклыкенызы, мукетъёсыз — мултэс мериськеменызы.
Мать понимала, что этот шум поднят работой ее сына.
Анай вала: та ӵашетон пиезлэн уженыз кылдытэмын.
Она видела, как люди стягивались вокруг него, — и опасения за судьбу Павла сливались с гордостью за него.
Анай адӟе, кызьы солэн пиез котыре адямиос огазеясько, анайлэн Павел понна кышканэз со понна данъяськонэн сураське.
Как-то вечером Марья Корсунова постучала с улицы в окно, и, когда мать открыла раму, она громким шёпотом заговорила:
Кызьы ке одӥг ӝытэ Марья Корсунова урамысен укное йыгаськиз. Анай укноез усьтэм бере, Корсунова кужмо шыпыртыса вераны кутскиз:
— Держись, Пелагея, доигрались голубчики!
— Утялскы, Ниловна, мултэс шудӥллям дыдыосыд!
Ночью сегодня обыск решен у вас, у Мазина, у Весовщикова...
Туннэ уин тӥ дорын, Мазин дорын, Весовщиков дорын утчаськыны малпало...
Толстые губы Марьи торопливо шлепались одна о другую, мясистый нос сопел, глаза мигали и косились из стороны в сторону, выслеживая кого-то на улице.
Марьялэн зӧкесь ымдуръёсыз огез борды мукетыз тяпкетыло, быгыт нырыз соретэ, кырмытъяськись синъёсыз, урамысь кинэ ке утчаса сямен, палэнысь палэнэ кырыжскыло.
— А я ничего не знаю, и ничего я тебе не говорила и даже не видела тебя сегодня, — слышишь?
— Нош мон номыре уг тодӥськы, мон номыре тыныд ӧй вера, туннэ тонэ ӧй ик адӟылы, — кылӥськод-а?
Она исчезла.
Со чалак кошкиз.
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул.
Анай, укнозэ ворсаса, каллен лэзькиз пукон вылэ.
Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал.
Нош пиезлы кышкыт вуэмез валаса, со ӝогак султӥз, чаляк дӥсяськиз, малы ке йырзэ бадӟым кышетэн юн биниз но бызьыса кошкиз Федя Мазин доры, — со висе но уг ужа вал.
Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив большой палец.
Анай со доры лыктыку, Федя, книга лыдӟыса, укно улаз пуке вал, пӧлызэ ӝутыса, со паллян киыныз бурзэ сэзъя.